13:04 / 24.09.2025 / Общество

Уеду я в деревню

Из деревни Шалопаев был вывезен в «тургеневском возрасте». Утратил привычку просыпаться до петухов. Родную речь позабыл. Стал носить шитые итальянскими кутюрье вещи. Словом, пал.

А спустя 30 лет его снова привезли в деревню, только в другую. Раньше привезти все повода не было. То перестройка, то приватизация, то тюрьма, то ковид, то одни дурочки попадались.

Тесть говорит:

— Иди, покрась лоб у крыши.

Лет тридцать назад Шалопаев сообразил бы, что делать. А тут ничего умнее не придумал, как спросить: «Где лоб у крыши?»

Оказалось, лоб крыши — это «под коньком». Ситуация осложнилась. Информация, что, помимо лба, крыша имеет еще и коньки, Шалопаева насторожила. Он спросил, где в таком случае коньки. Чтобы было от чего оттолкнуться. Раз уж креативный тесть решил устроить квест.

Тесть попросил задать ему еще пару вопросов. Из любой области. Неважно. Например, когда в этом году Пасха. Чтобы окончательно уже убедиться, что Шалопаев не увиливает от работы, а просто так неудачно «сделан». Но потом смилостивился — зять все-таки — и сообщил: закрасить нужно то, что находится «между ногами».

Шалопаев взял техническую паузу. Минут через пять сообщил, что если бы тесть пошутил так под Красноярском, где «волшебник» Шалопаев три года бревна превращал в доски, лоб тестю точно бы покрасили. От коньков до макушки. Повежливее нужно с людьми, сказал Шалопаев.

Тесть приобнял зятя как сына и стал объяснять, выдерживая тон, который используют при общении с лаб­радорами. Мол, смотри, сынок. Вот стоят двое мужиков. И один из них произносит слово «ноги». В сущности, сказал тесть, ситуация патовая. Ни вашим, ни нашим. Но если оба они при этом смотрят на крышу, то только у того из них, кто в роддоме часто выскальзывал из рук, не возникнет мысль о том, что имеются в виду ноги стропильные. Потом задумался, закурил. И сказал:

— От мауэрлата до мауэрлата.

— Папа… — Шалопаев вышел из объятий и тоже подумал: «Тесть все-таки». — Или идите в дом, или покажите, где красить.

После этого тесть повел себя не­адекватно. Произнес несколько слов, от которых только что отрекся Шалопаев. Сорвал картуз и бросился в гараж. Выбежал оттуда с удочкой. Стал ее раздвигать, произнося те же самые слова, только в разной последовательности и в разных падежах. Получался крепко сбитый рассказ об опасных путешествиях, внутренних переживаниях и сомнительных удовольствиях. После того как удилище достигло необходимой длины, стал водить им по крыше.

Мужики на улице прекратили разговор и встревожились. Раньше сосед не подводил. Теперь стал ловить рыбу на крыше.

И вот стоит Шалопаев на лестнице. В одной руке банка, в другой — кисть с печатью социалистического реализма. Лестница высотою пять метров, до конька от земли — семь. Шалопаев на верхней ступени. И думает о том, что если лестница хотя бы дрогнет, то станет он первым на Руси покойником, которого бабы омоют ацетоном. Те же мысли тревожили, видимо, и космонавта Леонова, когда он держался за дверь и раздумывал: выходить — не выходить?

А внизу прогуливается тесть и рассказывает, как дружно они с ним — планировали в три недели, а уложились в две — построят загон.

— Может, тебя куном повыше поднять? — донеслось снизу, и Шалопаев похолодел.

Оказалось, нет. Кун — это такая штука у трактора, чтобы грузы поднимать выше себя.

Нужно почаще бывать в деревне, решил Шалопаев. Нужно слиться с народом. Впитать утраченную культуру. Это неизбежно. Знал, на ком женился.