Взглянул я на руки свои…, или Рождение шпалеры

Тот забор, что я пять лет назад ставил, утратил знакомый вид. Сейчас это похоже на разбитую ветром палатку. Так-то ничего необычного. Все, что я делаю, еще в начале службы приобретает очертания, которые потом невозможно отождествить с соответствующим названием.

Поведение моих рук исключает даже гипотетическую вероятность создания предмета, о котором шла речь. Никто, к примеру, не догадывается, что в беседке стоит лавочка. Еще ни у кого не хватило ума на нее сесть. Все думают, что это инсталляция в духе раннего Дориса Салцедо. Чувствую себя как автор на выставке некрашеных корней. Гости встают напротив, подпирают подбородок пальцами и смотрят. Один даже хотел ее открыть, посчитав дверью в туалет.

Бывает, начну делать шпалеру для малины, а выходит приличная табуретка. Жена приходит, спрашивает: это что? Отвечаю: сделаю я сейчас твою шпалеру, сделаю, не стоя же мне работать…

Но подозрение уже родилось. Пока снова делаю шпалеру, жена десять раз подойдет посмотреть. Ей шпалера нужна. А то, что из рук мастера один за другим появляются шедевры мебельного искусства, она как бы не замечает. Даже когда дело близится к концу, ей все равно кажется, что это не шпалера. Это раздражает.

Автор не должен растолковывать свои идеи. Автор из шкуры лезет, чтобы доказать, что красота спасет мир. Драматург не краснодеревщик, он еще не видит развязки. Ему нужно пройти через гнев и отчаяние каждой палки. Придать каждому полену характерные черты и индивидуальную независимость. Драматург рождается в шпалере и умирает в ней! Драматург откинет коньки, протянет ноги и уйдет в мир, где нет шпалер, но шпалера будет жить вечно, заставляя людей плакать и восхищаться!

Поэтому молча делаю шпалеру до конца, вбиваю последний гвоздь и говорю: готово. Жена смотрит, говорит: красиво. А потом спрашивает, собираюсь я делать шпалеру или нет.

Чтобы мне было понятно, приносит на огород ноутбук, показывает пальцем и начинает говорить.

Вот, говорит, видишь? Это — шпалера. Вот это — тоже шпалера. И вот это — шпалера. Шпалера вот так выглядит. В крайнем случае — вот так. Допустим, на худой конец, говорит она и показывает, и этот вариант. Как смешное исключение, шпалерой можно считать даже вот это, она говорит. Ну, это так, говорит она, для информации. Я в этом не разбираюсь. Прости, говорит, что вмешиваюсь…

Вернемся к забору. По моим подсчетам, если я правильно понимаю заборный язык, этой весной он собирается разбежаться, взмахнуть крылами и улететь на юг. До этого он перио­дически падал, видимо, ножки были еще слабенькие. И я ему к старым приделывал новые. Теперь, видать, окреп. А еще он зашумел и принялся разговаривать голосами музыкальных инструментов. Вый­дешь во двор прогуляться, и такое ощущение, что ищешь в зале место, а в яме музыканты разминаются.

У моего пса началось психическое расстройство. Ему не нравится, когда флейты бегают по участку и играют в контрабас. В ветреную погоду к флейтам добавились удары симфонического молота. Это когда парень во фраке весь концерт сидит на стуле, никого не трогает. Ты наслаждаешься переливами кларнета-пикколо. А потом он вдруг вскакивает и изо всех сил бьет по наковальне молотком размером со шпалу.

Жена сказала: деньги все равно проедим. Давай, говорит, новый забор на них сделаем? Тебе, говорит, не составит это труда. Вот прямо сейчас, говорит, иди, сломай забор, а на его месте построй дровник.

Пойду на берег, найду чувство юмора и отвечу ей что-нибудь. Я его два года назад там потерял, когда пытался пристань сделать.