Дети Катерины

В эти часы малышка, пообедав, спала на мягком кожаном диване в редакционном коридоре. Катя жаловалась на плохую обувь и больные ноги. Снова начинала ругать свою жестокую мать, из-за которой все ее беды. Ребенок часто выглядел уставшим и измученным. На настойчивые советы оставить Лену на время поиска работы и жилья в квартире бабушки Катерина неопределенно кивала. Мы вновь говорили о работе, о скромном, но стабильном доходе, об уверенности в завтрашнем дне, о необходимости вырастить и воспитать девчонок…

Катя то говорила, что ночует у соседки, то вдруг вспоминала, что та уехала на дачу и потому не может встретиться с журналистом. Ни адресов, ни телефонов тех, кто знал ее раньше и мог рассказать о ее семье, Катерина, несмотря на прошлые обещания, так и не дала. От встречи и беседы в квартире ее матери отказывалась категорически, объясняя это жгучей ненавистью между ближайшими родственниками и бессмысленностью любых переговоров.

Как-то раз они пришли неожиданно, под вечер. На лбу девочки отчетливо виднелась продолговатая ссадина. «Это Ленка упала», — небрежно сказала Катя. Ребенок на тревожные расспросы слово в слово повторял то, что говорила мать. Шла, споткнулась, упала. Почувствовав пристальное внимание к здоровью девочки, Катя заторопилась уйти.

Поскольку наличных денег больше не давали, а только рекомендовали, как побыстрее начать обеспечивать себя и дочерей самой, гостья стала появляться реже и почти перестала звонить.

Через какое-то время я сама позвонила в ЖЭУ и узнала, что Катя прошла медкомиссию, оформилась на работу и вот уже три дня старательно убирает свой участок. Признаюсь, порадовалась за нее и стала корить себя за несправедливые предположения, что устройство на работу — это просто игра и что наша гостья продолжает бродяжничать и просить милостыню, используя в своих целях ребенка. Попутно я продолжала сбор информации, выходя на контакт со всеми структурами, которые могли сталкиваться с моей подопечной. По ходу этой работы довелось пообщаться с сотрудниками опеки, с Катиной мамой, со Светой, старшей дочерью Катерины. Факты, услышанные в приватных беседах и почерпнутые из документов, как искомые фрагменты мозаики, заполнили предназначавшиеся им ниши и дали возможность увидеть картину целостной.

Света — улыбчивая девочка-подросток с большими грустными глазами. О том периоде жизни, который Катя описывала как самый счастливый, она сохранила совсем иные воспоминания. По словам ребенка, мать и отчим пили постоянно. Часто в доме не было денег, и девчушка не могла собраться в школу. У нее не было не только приличной одежды, но даже тетрадок с карандашами и ручками. Будь ее воля, она бы тоже, как ее мать в собственном детстве, большую часть времени проводила на улице, но ее заставляли нянькаться с младшей сестренкой, которая большую часть времени лежала голенькой на мокрых пеленках. «А когда Ленка обкакается, она выдергивала из-под нее грязную пеленку и швыряла в угол. Там эти тряпки и воняли все время...» — говорит Света, старательно избегая слова «мама».

По воспоминаниям старшей Катиной дочки, они съехали из общежития потому, что соседи стали жаловаться на трупный запах, которым пропиталась вся комната. «Особенно воняло инвалидное кресло, — говорит Света, брезгливо морщась. — А я в нем спала...»

Когда Катерина позвонила в следующий раз пожаловаться, что жилищный отдел что-то мудрит, обещанное жилье не дает и хочет вселить ее в квартиру жестокой матери, я стала расспрашивать ее о том, где находится Лена. Путаясь в словах, собеседница что-то говорила о сломанной ноге, о больнице, номера которой она не знает. На вопрос «Где была ты, Катя, когда ребенок получил травму?» пролепетала, мол, в администрации. Обзвон больниц ничего не дал. Я снова связалась с опекой и узнала, что как раз специалисты опеки изъяли девочку у ее матери и поместили в приют.

Здание старенькое, небольшое. Говорят, городской аэропорт совсем закрывают, так что скоро здесь будет тихая окраина. В отличие от остальных ребятишек Лену поместили в изолятор. Медработник помогает малышке удобно усесться на стуле и пристроить на табуреточке худенькую, скованную гипсом ножку. «Я тебя знаю», — говорит малышка, доверчиво глядя мне в глаза. Спрашиваю: «Помнишь, ты приходила к нам в редакцию вместе с мамой?» Кивает. Мы полчаса говорим ни о чем, а когда прощаемся, она вдруг хватает мою руку своими тонкими, прохладными пальцами и, словно гипнотизируя пронзительным взглядом своих небесных глаз, спрашивает: «Куда ты уходишь?»

Сотрудники приюта говорят, что она часто плачет и по игрушечному телефону звонит маме, просит поскорее ее забрать. А я вспоминаю, как, сидя в редакционном кресле напротив меня, она с недетской твердостью говорила: «Я ни за что не пойду в приют. Там все дети без мам. Посмотрите, как меня там подстригли?!»

В тот раз Лену забирала социальная защита, видя, что ребенок истощен и медленно развивается. За несколько недель она окрепла, немного набрала вес, а потом мама дочку забрала. На улицу.

О своей травме малышка рассказала мне так же спокойно, без слез, без эмоций, как когда-то о ссадине на лбу. Вышли из троллейбуса. Мама запнулась и упала... «Я голову потрогала, а там кровь течет. Маме говорю: «Смотри, у меня кровь». А она говорит: «А что я сделаю? У меня ваты нет». И на маме тоже кровь была...»

Их нашли Света и Тамара Сергеевна, которые, возвращаясь из магазина, случайно заметили спящую на канализационном колодце Лену и шатающуюся неподалеку в компании каких-то подозрительных типов Катю. По словам бабушки, Катерина всю дорогу до дома несла Лену на руках. Вопрос «Как за три дня нахождения в доме, до того момента, когда сотрудники опеки забрали ребенка у Катерины, никто из родных не заметил, что девочка не может наступать на сломанную ногу и что у нее разбита в кровь голова?» поверг Тамару Сергеевну в глубокое отчаяние. Она, путаясь в датах, стала уверять, что все произошло в один день, и у нее не было возможности позаботиться о малышке. Вдруг Света, решившая прийти на помощь забывчивой бабушке, неосторожно уточнила, мол, нашлись скиталицы во вторник, а дело было в пятницу. И тут Тамара Сергеевна обрушилась на внучку с упреками: «Ты меня подставляешь? Раз так, я от тебя совсем откажусь!» Отшатнувшись, словно от удара, девчонка, ожидавшая, что бабушка вскоре оформит над ней опеку, тихо заплакала, пристроившись на стуле в углу кабинета.

Признаюсь, я не сдержалась и высказала бабушке, что шантажировать таким образом ребенка, которому и без того довелось немало пережить, бесчеловечно. Настроение Тамары Сергеевны моментально изменилось. Смягчившись, она для приличия промокнула глаза и полезла в сумку за валидолом. Я вновь поймала себя на том, что присутствую на спектакле. Если до сего момента еще оставалась иллюзия, что хоть старшая Катина дочь, перейдя в дом бабушки, обрела твердую почву под ногами, то теперь она развеялась. Я не знала, кого жалеть больше: Лену, которой залечивали раны в казенных стенах, или Свету, вроде бы живущую среди родных.

Недавно я снова побывала в гостях у Лены, которой сняли гипс и перевели в другой приют. Волосики отросли, и под ними почти скрылись шрамы на голове. Ножку она по-прежнему немного приволакивает. Обрадовавшись моему визиту, девочка пожаловалась на то, что подаренного редакцией мишку ей не отдали в старом приюте, забрали. Еще она была огорчена тем, что мама не спешит ее забирать.

Два передних зуба вверху торчат неаккуратными осколками. Раньше девочка стеснялась забираться ко мне на колени, и, не имея возможности рассмотреть десенки поближе, я считала, что зубы просто выпали. Но после рассказа Светы о том, что мать била ее будучи не пьяной, а абсолютно трезвой, я в этот раз была настойчивее. Лена сначала сказала, что упала и стукнула их (это по-прежнему главная версия происхождения всех ее ссадин), а потом призналась, что ее ударила мама. Ни обиды, ни грусти во взгляде. Уже через минуту она рассказывала мне, как подруге, свои мечты. Очень скоро мама заберет ее отсюда, они выйдут вон через ту калитку и пойдут домой. Только на вопрос «Где твой дом?» у маленького философа нет ответа.

Эта крошечная девочка оправдывала и защищала Катерину лучше адвоката. Она словно установила в своем маленьком, но не по-детски мудром мозгу фильтр, который задерживал всю критическую информацию. Я не знаю, что выпало пережить этому ребенку, и вряд ли когда-нибудь Лена все расскажет, в каких ситуациях она побывала, но как-то же она пришла к выводу, что ее единственная спасительная соломинка в этом страшном мире — Катерина. Такая, как есть. Пьющая. Таскающая ее за собой по притонам. Распускающая руки. Способная собственной тяжестью в падении переломать родному ребенку кости и не испытывать угрызений совести...

Больше Катя не звонит. Зато звонили из ЖЭУ. Она перестала появляться на работе. Недавно я говорила по телефону с Тамарой Сергеевной, уверенной, что ее дочь, по глупости потеряв предыдущее место, устроилась в другое ЖЭУ. Похоже, бабушка опять сменила тактику. То она заявляла, что Катю необходимо немедленно лишить родительских прав, Ленку отдать в детский дом, а старшую Свету передать ей под опеку, то вдруг начинает говорить, что дочь ее — не такая уж плохая мать, и младшенькую ей надо вернуть. Из всего этого у меня сложилось впечатление, что для многих героев данной истории самый лучший вариант — первоначальный. Когда Катя и Лена болтались по вокзалам и по чужим углам, отыскивая сердобольных людей. У Катерины всегда были деньги на выпивку. Она не появлялась дома, чему очень были рады ее ближайшие родственники.

Четыре женщины: бабушка, дочь и две девчонки. На четверых — три фамилии и ни одной счастливой судьбы. Что их связывает? Кровные узы? Душевная привязанность? А главное, что ждет каждую из них завтра? Есть еще один человек, точнее человечек, о котором ни одна из участниц истории не хочет вспоминать. Этой весной, когда Лену специалисты социальной защиты поместили в приют, Катерина в родильном доме произвела на свет мальчика. Она тут же подписала «отречение» от малыша, чем совершила, по мнению своей матери Тамары Сергеевны, один из немногих умных поступков в своей жизни.

Лена по-прежнему вечерами звонит маме по игрушечному телефону и извиняется за что-то, обещает, что больше так делать не будет. Она не выносит одиночества и кричит, когда кто-то выходит и закрывает за собой дверь. В нашу последнюю встречу она долго махала мне вслед, наверное, думая о том, как по этой же тропинке за ней придет мама.