Генрих БАРАНОВСКИЙ:
Сейчас и здесь. Опережая время

Балет был показан в Москве еще в феврале, в программе «Вечера одноактных балетов». 31 марта новосибирцы представили моцартовскую «Свадьбу Фигаро». В самом начале апреля на фестивале увидели и услышали новосибирскую постановку оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», заявленную в пяти номинациях. Как «Лучший спектакль в опере», «Лучшая мужская роль» и «Лучшая работа дирижёра, режиссёра и художника». Номинанты «Маски», режиссер и художник, специально приезжали из Польши на репетиции, чтобы лучше подготовить спектакль к конкурсному показу.

Об этом интервью режиссера-постановщика Генриха БАРАНОВСКОГО.

— Ваша постановка «Леди Макбет Мценского уезда» вновь выдвинута на «Золотую маску» по нескольким номинациям, как в свое время, пять лет назад, спектакль «Жизнь с идиотом» Шнитке-Ерофеева, который был назван лучшим оперным спектаклем. Оперой XX века вы занимаетесь именно в Новосибирске? Так обстоятельства складываются или действительно вам именно это интересно здесь делать?

— Да, во-первых, прекрасная музыка в обоих случаях — и Шнитке, и Шостакович. Либретто обеих опер тоже очень интересны. У Шнитке необыкновенный, сюрреальный сюжет. В «Леди Макбет» — глубокая психология. Причем Шостакович так «разумеет» душу людскую, как редко кто. Все, что он пишет, пишет с такой совестью и с таким инстинктом! Это редко встречается в композиционной традиции. Может, только у Моцарта, но там совсем другая стилистика. Да, Доницетти тоже имеет прекрасные вещи, как и Верди, но то, что делает Шостакович, это потрясающе... Мне очень нравится.

— Возможны различные сценические прочтения, и сейчас «Леди Макбет» довольно репертуарная опера, она идет не только в нашем театре. Но ваши постановки и Шостаковича, и Шнитке объединяет переплетение в них и психологических, и даже биологических моментов, и политических, и вселенских, космических. Все это взаимосвязано, и получается многомерный охват жизни...

— Спасибо, что вы такой хороший зритель! Вот для таких чутких зрителей мы и стараемся... И артисты, и дирижер очень хорошие. И в одном случае, и в другом. Волынский, который дирижировал музыкой Шнитке, конечно, совсем другой, нежели Теодор Курентзис. Но, обобщая, скажу: они качественные дирижеры. Ну а я делаю, как могу. Правда, и в одном, и в другом случае у меня очень хороший художник.

— Перед представлением в Москве на фестивале вы экспериментировали с актерским составом?

— На премьере было два состава. И мы пробовали эти составы смешать и увидеть, где «химия» самая лучшая. Искали просто такой состав, который даст этому спектаклю в рамках возможностей, которые мы имеем, самый лучший звук и артистичность, чтобы это было убедительно и актерски, и вокально.

— Вы связаны в основном с оперными театрами, и у вас жена, по-моему, оперная певица. Как вы оцениваете новосибирских солистов?

— Высоко оцениваю, иначе я бы не работал здесь. Здесь есть очень хорошие певцы. Да я их просто люблю. Хочется с ними работать. У них много фантазии, много страсти, которую они хотят выразить. Много открытости и желания работать.

— Я помню, вы говорили, что Шостакович — это, может быть, музыка будущего, и постановка тоже в какой-то мере должна быть постановкой будущего, отчасти с фантастическими моментами.

Эта музыка написана в первой половине XX века, но публика приходит к ней медленнее, и она будет понятна для широкой публики, может, через десять лет. Это всегда так бывает с искусством. Всегда позже. Приходят люди и говорят: «Это был гений!» Был. А «есть гений» никто говорить не спешит.

— Может, поэтому у современных постановок часто бывает не очень длительная сценическая судьба. Как вы относитесь к этой проблеме, если она существует для вас?

— Нет, для меня очень важно, чтобы существовал спектакль. Потому что он, во-первых, развивается немножко, как игра. Третий месяц играют хорошо. Здесь перерыв был полгода. Это нехорошо. А следующий спектакль через месяц, ну и хорошо, тогда он лучше будет.

Когда постановка существует как можно дольше, тогда публика приходит быстрее к пониманию такой музыки.

— Этот спектакль в любом случае не развлекательный — он не для отдыха, не для созерцания. Может быть, нужен особый настрой, чтобы прийти на такой спектакль, как вы считаете?

— Мы старались, чтобы он был понятен и сегодня. Это сказка, конец XIX века, действие проходит где-то в деревне, а поют такую красивую музыку. Когда есть некая провокация, тогда и эмоции у публики сильнее, понимают, почему так. А когда появляются такие персонажи, как мы сотворили — почти современные, — они ближе такой музыке, материальный мир ближе такой фактуре музыкальной. Он более понятен. И мы хотели, чтобы люди увидели мир такой, не очень обыкновенный, но где-то знакомый: мы даже предчувствуем, что он может таким быть. Нам казалось, что через это будет легче принять сюжет.

— Здесь явно провокационности много...

— Много, думаете? Мне трудно сказать, я не для провокации делаю спектакль. Такая правда для меня существует. Просто сама правда в данном случае провокационная.

— Все же постановка именно для этого театра делалась. В Москве, как вы считаете, что-то потеряется при переносе?

— Нет, я думаю, что там будет даже лучше. В театре Станиславского сцена немножко камернее, контакт лучший со зрительным залом.

— А что-то еще готовите теперь с нашим оперным?

— Не знаю, пока только говорим-говорим. Мы хотели бы Пендерецкого поставить здесь. Поживем — увидим.

Интервью вела

Фотографии статьи

065-11.jpg