Владимир РЯБОВ: «Артист балета — профессия штучная»

— Владимир Николаевич, вы свои самые первые впечатления от выбранной профессии помните?

— Честно говоря, я в балет попал случайно. Я же родился и вырос в деревне… Старший брат увидел объявление в газете и уговорил меня. Что такое хореография, я тогда и понятия не имел. Мне было лет десять, мы приехали в город, пришли в училище. Народу — море… Данные проверяли, а я тогда не очень понимал, что от меня требуется. В первый год меня не приняли, я попал в экспериментальный класс. Но к концу обучения, когда осталось всего два человека, нас объединили с основным классом. Я выпускался вместе с Бердышевым, Колесником, Диденко, Кондрашовой… Хороший был выпуск.

— Выпуск, с которого началась слава новосибирского балета, один из первых в нашем училище... У кого вы заканчивали?

— У Сергея Гавриловича Иванова, а в средних классах учился у Сергея Васильевича Савкова. Получилось так, что я год занимался у него практически индивидуально, и он мне очень многое объяснил в методике танца: что делать, зачем и почему.

— А как складывалась ваша театральная карьера?

— Я закончил училище в 1966 году и уже 42-й сезон работаю здесь. В то время сразу в солисты не брали, и я, хотя и хорошо закончил, пошел, как все, в кордебалет. Но уже в первом сезоне танцевал вставное па-де-де в «Жизели», хотя себя солистом никогда не представлял, даже не думал об этом. Когда мы были на гастролях в Австралии, импресарио спросил, почему Рябов не танцует ведущие партии? И предложил мне, Ларисе Матюхиной и Люде Кондрашовой попробовать…

— То есть дебютировали вы в Австралии?

— Нет. Поскольку я даже не думал о главных партиях, мне, конечно, нужно было время, чтобы освоиться в новом для меня материале. И я дебютировал здесь, в Новосибирске. Сначала — «Бахчисарайский фонтан», «Жизель», потом «Лебединое»… Постепенно поверил, что, оказывается, могу первые партии танцевать.

— А что было самым трудным в этом процессе?

— Наверное, наполнить эти образы эмоционально. Танцевал я чисто, аккуратно, но внутреннее состояние пришло далеко не сразу. Первый балет, который я по-настоящему станцевал, был «Антоний и Клеопатра». Я опять же не думал, что это моё. Меня Александр Дементьев (главный балетмейстер НГАТОиБ 1974 — 1983 гг. — А. Ф.) уговорил. И действительно, Антоний ближе и понятней принцев: здесь все естественнее, есть эмоции, злость… есть, что играть. Потом, с опытом, понимаешь, что принца тоже можно представить нормальным человеком, а не рафинированным красавцем, как его привыкли воспринимать.

— Вам ближе драматические партии?

— Да, мне очень нравился Альберт в «Жизели», Макбет, Ромео…

— А осталось что-нибудь из того, что хотели, но не получилось станцевать?

— Вы знаете, вроде бы нет. Может быть, повезло, да и я без фанатизма к этому относился… К тому же раньше ведущих солистов было много, мы танцевали по очереди. Не поставят — не танцую.

— И тем не менее успели станцевать достаточно много…

— Успел, но это уже, наверное, судьба, от Бога.

— Не жалеете, что с балетом жизнь связали?

— Нет, нисколько. Хотя моя мама, когда увидела, какой это адский труд, сказала: «Куда же ты попал?!»

Я считаю, что у меня все хорошо сложилось: закончил карьеру танцовщика, остался в театре как репетитор, поскольку преподавать начал еще совсем молодым. Я в училище пришел работать через год после выпуска. Мои первые ученики — те, с кем мы раньше вместе жили в одних комнатах, ходили курить. Они поначалу не знали, как ко мне обращаться, то ли Володя, то ли Владимир Николаевич… В театре тоже репетитором стал «случайно». Сергей Гаврилович Иванов тяжело заболел и порекомендовал меня вместо себя. И я в 28 лет начал давать уроки.

— То есть вы и танцевали, и класс вели? Тяжело было?

— Тяжело. Хотя я был уже солистом, но по сравнению с «мэтрами», которые тогда танцевали — Гревцовым, Хмелёвым, Волковым, — чувствовал себя мальчишкой. И я давал им класс, правда, старался больше с молодыми заниматься.

— Владимир Николаевич, изменилось ли ваше ощущение себя как танцовщика, когда вы начали преподавать? Как дополняют друг друга эти разные грани?

— Это не разные грани, абсолютно! Одно помогает другому. Например, мне легче исправить чью-то ошибку, когда я сам танцую эту партию, у меня есть свое ощущение. Когда перестаешь танцевать — гораздо сложнее. Ведь видна не сама ошибка, а только след от нее — например, рука «ушла», а исправлять нужно совсем другое.

— Вы за своих воспитанников волнуетесь?

— Очень. Особенно до выхода на сцену, да и когда из зала смотришь... Хотя говоришь себе, что уже ничего не сделаешь. Посмотрите на репетиторов, когда они в зале сидят, — они же танцуют! Каждое движение сами мысленно проделывают.

— У вас получается абстрагироваться от профессиональной оценки, когда смотрите балет?

— Вы знаете, нет. Единственный раз в жизни — когда я видел Плисецкую-Кармен — обо всем забыл. У нее потрясающая энергетика, просто гипнотическое воздействие. Взгляда невозможно отвести….

— А лично с Маей Михайловной знакомы?

— Мы с ней встретились в Испании. В нашем «Спартаке» танцевал испанский танцовщик Максимилиано Герра, и я приезжал, репетировал с ним. Как-то в зал, где мы занимались, зашла Майя Михайловна. Мы познакомились, она потом занималась в том же зале. В жизни она не красавица, но когда начинает что-то увлеченно рассказывать или выходит на сцену — тут же преображается, у нее мощнейшая харизма…

— Владимир Николаевич, сейчас у нас довольно много в репертуаре балетов современных хореографов. А вы в свое время танцевали в, скажем так, неклассических постановках?

— Да, были постановки болгарских хореографов, довольно своеобразные, интересный балет поставил Дементьев на музыку Бориса Тищенко — «Ярославна». Там были очень любопытные находки, но, на мой взгляд, он пришел раньше времени, его не совсем поняли, к тому же Игорь там не был героем, как в опере Бородина.

— А вы в этом балете танцевали Игоря?

— Я был первым и единственным Игорем, Людмила Попилина — Ярославной. Как назло, перед вторым премьерным спектаклем, когда съехались все критики, я повредил спину. Так, что даже обуться не мог самостоятельно, одевался лежа, а нужно было танцевать! Поддержки, прыжки мы, конечно, убрали, но спектакль состоялся. Критики потом говорили: «Мы, конечно, понимаем, что Игорь не герой, но почему он такой заземленный?». Но я не стал говорить, что еле хожу. Потом был полгода на больничном, можно было на инвалидность уходить. А ведь я на следующий день должен был лететь в Москву, танцевать Спартака в Большом.

— До этого вам уже приходилось танцевать на главной сцене страны? Ведь «Спартак» Григоровича в то время шел только там и у нас.

— Да, меня уже приглашали до этого. Мы танцевали с труппой Большого. Григорович потом сказал, что мы очень органично влились в спектакль.

— Вашего Спартака, о котором так много писали, вы готовили с Юрием Григоровичем?

— Нет, мы репетировали, но не очень много, когда партия была уже практически готова. Наш состав (Люба Гершунова — Фригия, Таня Капустина — Эгина, Толя Бердышев — Красс и я) учил «Спартака» в Москве. Со мной занимался Юрий Владимиров. В Новосибирск Григорович приезжал всего дней на десять, после операции, поэтому много показывать не мог. Хотя он не делал поддержки, прыжки, но образы персонажей очень ярко, эмоционально представлял. Григорович ведь был небольшого роста, а когда показывал Красса, даже мурашки по коже бежали, таким казался огромным, мощным.

— В прессе писали, что вам удалось найти свою трактовку Спартака… Сложно было в этот образ входить? После Васильева, Владимирова…

— Вы знаете, не так уж сложно. Я танцевал его (Спартака) не как сумасшедшего или героя. Просто для него обстоятельства сложились таким образом, что нужно совершать поступки. На мой взгляд, он не идол, а обыкновенный человек, с нормальными чувствами, эмоциями.

— Скажите, для вас завершение карьеры танцовщика не было болезненным?

— Для меня уход со сцены прошел как-то незаметно, хотя многим выход на пенсию дается очень тяжело, приходится в сорок лет искать себя в другом качестве. У меня в этом возрасте дочка родилась, я тоже думал, что уже поздно, оказалось, нет, нормально. Сын в двадцать лет родился, дочка — в сорок…

— Насколько я знаю, ваши дети с балетом знакомы не понаслышке. Это было их желание или вы поспособствовали?

— Сын захотел танцевать сам. Я его отговаривал, но он все равно пошёл.

— А почему отговаривали?

— Балет — профессия штучная, с другой стороны — это профессия не на всю жизнь. Но у него все благополучно сложилось, он сейчас работает репетитором. Дочка тоже закончила училище, а сейчас получает высшее образование в другой сфере и пока работает в МЧС…

— Вот это поворот!

— Дело в том, что у меня жена в МЧС работает, на днях получила звание. Теперь у нас мама — подполковник.

— То есть в вашей семье соединились две опасные профессии!.. И последний вопрос. Владимир Николаевич, на ваш взгляд, изменилось отношение к балету за последние 30 — 40 лет?

— Я думаю, что изменилось отношение к балету как профессии, а не как к искусству. Раньше «артист балета» звучало очень весомо, а сегодня упал престиж профессии, в первую очередь из-за недостаточного финансирования. Это видно даже по конкурсу в училище: раньше приходило около тысячи человек, из них отбирали двадцать. А сегодня если приходит двести — это уже достижение! А набрать надо тех же двадцать…
А зрители, мне кажется, балет любили и сейчас продолжают любить.

Фотографии статьи

198-08.jpg