Зубовские контрасты

В Татарском районе моя давняя привязанность — село Зубовка. Я еще помню ее по-старинному красивой, патриархальной: белые украинские мазанки с соломенными крышами до самой земли и глинобитными полами внутри. Окошки малы и подслеповаты. Моя историческая Родина — Украина. Там родилась матушка. С детских лет слушал ее рассказы о «ридной батьковщине». Они запали в душу и в сердце, и, увидев кусочек той дальней своей Родины в Сибири, полюбил ее.

Здесь жили и сейчас, слава Богу, живут трудолюбивые люди, которые с малых лет, с младых ногтей занимались крестьянством: растили скот и пахали землю, продавали молоко и зерно. Колхоз имени Куйбышева, как он тогда назывался, включал в себя и поселок Донец, который несколько лет назад исчез с карты района, хотя входил в число избранных, лучших из лучших, так же, кстати, как и колхоз в целом.

Всего таких хозяйств было в Татарском районе пять: ордена Трудового Красного Знамени колхозы «Сибирь», «Гигант», имени Ленина, племзавод «Первомайский» и он, колхоз имени Куйбышева. Урожай каждый год под тридцать центнеров зерна с гектара, надой от фуражной коровы тоже под тридцать, и даже более того. Помню, как бывший первый секретарь Татарского горкома партии Анатолий Незавитин пытал зубовских бригадиров, отчего у них так здорово растут хлеба и плодоносят нивы.

— А мы не спымо, — кратко, но выразительно отвечали те.

Эти слова скоро стали в районе крылатыми, первый повторял их довольно часто на семинарах, на совещаниях то с великой гордостью, то с легкой иронией и укоризной, когда говорил о тех, кто поспать, наоборот, любил и доброго хлеба сроду не видел. А такие и в те времена жили, хотя, чтобы выполнить план, тянулись все, порой выскребая из своих закромов до последнего зернышка. На прирельсовый элеватор один за одним тянулись «красные обозы» со всех концов района, а на его территории по громкоговорящей связи (ГГС) звенели, как туго натянутые струны, рифмы местного поэта, председателя райисполкома (земля ему пухом) Семена Ивановича Волкова: «Колхоз «Победа» выполнил план после обеда».

В самый первый раз приехал в Зубовку даже не по своей воле, а в качестве сопровождающего литературного сотрудника областной газеты «Советская Сибирь» Ильи Фонякова, ныне известного российского поэта, который проживает в Санкт-Петербурге. Дело было весной — вдоль полевой дороги, по которой мы катили в пыли, уже росли цветы. Особенно много было подснежников. Поэт то и дело просил шофера притормозить, молча вылезал из машины и неспешно шел на поляну. Как тень, следовал за ним и я.

— Как чудно они пахнут! — то и дело восклицал Илья, поднося к лицу букет подснежников. — Это настоящее чудо природы. И вообще, сколько самых разных чудес на белом свете!

Лицо его было задумчивым и почему-то печальным. В колхозе с кем-то встречались, наверное, с теми же бригадирами, которые после скажут «мы не спымо», что-то писали в своих блокнотах и обедали у председателя колхоза Гудухина. Пили холодное молоко, которое разливала по стаканам из глиняной кринки дочка председателя колхоза, красивая стройная девушка с черной косой, переброшенной через плечо. Ее образ запечатлелся в моем сознании на долгие годы, не остался равнодушным к красоте и новосибирский журналист, уже тогда писавший талантливых стихи. Одно из его творений посвящено дочке председателя колхоза.

Еще помню, как мы коллективом районной газеты «Коммунистическое строительство» ездили в колхоз имени Куйбышева заготавливать веточный корм. Лето выдалось засушливым: июнь на исходе, а небо не подарило полям ни капли дождя. Июль тоже начался без осадков: горели и луга. Горком партии бросил клич: «Спасем село!» Трудовые коллективы райцентра по выходным дням выезжали на резку болотной кочки и заготовку веточного корма. Механизаторы-умельцы из Новомихайловки сконструировали чудо-машину, которая теребила кочку, выбивая из нее землю. Кочки неплохо поедались скотом, потому что иного корма не было. Правда, еще возили пшеничную солому издалека — с Кубани — по железной дороге, прессуя ее в тюки. Трудно представить, что такое было бы возможно в наши дни: колхоз бы немедленно разорился и тут же пошел с молотка: был распродан по дешевке.

Мы с неподдельным рвением готовили веточный корм. К вечеру нарезали тальника полный кузов грузовика, взятого напрокат в автохозяйстве, и, взобравшись на самую верхотуру, царями поехали на колхозный фуражный склад. Встречал сам председатель Анатолий Скляр, который руководил колхозом очень много лет, и руководил хорошо. Именно при нем хозяйство достигло апогея своей славы, которая не меркла, а горела все ярче.

Шофер заворачивал на автовесы (обязаны были приготовить не менее десяти центнеров), мы поспешили было вниз, но Скляр остановил наш порыв.

— Сидите, сидите! — кричал он с земли, размахивая руками. — Одни женщины, считай, сколько в них весу.

Кое-кто все же спустился с воза на землю, женщины остались наверху. После взвешивания воз был отправлен на фуражный склад и разгружен в самом дальнем его углу. Закончив дело, поспешили в столовую, где нам был приготовлен роскошный ужин, состоящий из украинского борща, разварной говядины, салатов и спиртного. Веселье продолжалось до полуночи.

Примерно через год, а может, и два, приехав снова в Зубовку (к тому времени о страшной засухе забыли напрочь) и зачем-то заглянув на фуражный склад, увидел все в том же углу наш повядший, усохший наполовину веточный корм. В колхозе обошлись без него, а как, то был секрет «фирмы» все того же знаменитого Скляра.

Лучше меньше, да лучше
Известно, что любовь, даже самая пылкая, не бывает без сучка и задоринки. Рано или поздно случится нечто, что омрачит добрые отношения, складывающиеся годами.

Время уже было предреформенное. «Верхи» все что-то искали, налаживая рассыпающееся народное хозяйство, «низы» тоже не сидели без дела. Село обеими руками ухватилось вдруг за бригадный подряд. В Татарском районе он принял размах колоссальный, ну просто небывалый. В него втягивали даже городской люд, тех, кто проживал в райцентре, в городе Татарске. Жители брали на откорм поросят в свиносовхозе «Новопокровский», которого уже давно нет в живых, получали там же комбикорма, откармливали животных из расчета: две головы совхозу, одна — себе. Очень выгодно, и многие соглашались, но поросят хватило не всем.

В колхозах и совхозах на подряд переходили коллективами: животноводы, полеводы, ремонтники. Страницы нашей районной газеты были заполнены рассказами о лучших из лучших, особый упор делался на то, как поднялись надои, вырос урожай и насколько снизились затраты. Кое-кому в самом деле было чем похвалиться, а вот мой любимый колхоз имени Куйбышева неожиданно оплошал.

Вместе с главным агрономом Валерием Киденко едем в Донец, в полеводческую бригаду, а была как раз жатва, стояли удивительно жаркие погожие деньки и весь день в знойном воздухе висело марево, смешанное с пылью, которую поднимали грузовики, бегущие по тракту в город, на элеватор, и комбайны, дни и ночи молотившие зерно.

Пытаю донецких механизаторов на предмет бригадного подряда. Конечно, здорово, конечно, эффект превосходит все ожидания, а они смотрят на меня удивленно, будто не понимают, о чем речь. Да ведь в самом деле не понимают.

— О чем это вы все балакаете? — спросил самый смелый, самый рассудительный. — О каком таком бригадном подряде? Мы ничего подобного даже не слышали.

— Как не слышали? Вся страна гудит. А мне сказали, — киваю головой на главного агронома Киденко, — у вас тоже замечательные результаты.

— Ей бо, не слыхивали. Впервые от вас только. А что и вправду у нас бригадный подряд? — этот вопрос механизаторы уже задали Киденко, который сразу смешался, потупился и покраснел.

Вышло очень нескладно и конфузно. Я разразился саркастической статьей, которую в районе, да и в колхозе, встретили в штыки. Все-таки это было не рядовое хозяйство, а элитное, критиковать которое по неписаным правилам было тогда не принято. Одним словом, повздорили малость. В народе говорят: милые ругаются — только тешатся. Но у нас было посерьезнее. В Зубовке принципиально бывать перестал.

Вслед за бригадным подрядом началось что-то невиданное: шел либерально-демократический разор села. И гасли звезды на районном небосклоне — одна за другой. Уже был разорен орденоносный колхоз «Сибирь», закатилась куда-то за горизонт слава колхоза «Гигант», племзавода «Первомайский», только колхоз имени Ленина по-прежнему оставался в лидерах. К нему неожиданно присоединился колхоз «Заря», долгие годы ходивший в твердых «троечниках».

Обоим хозяйствам — колхозу имени Ленина и «Заре», как я понимаю, — повезло с лидерами. Все это еще раз говорило о том, что дело не в форме собственности, а в человеке, в хозяине. Коли повезло с руководителем, будет жить колхоз, акционерное общество, фермерское хозяйство — да что угодно, но только найдите приличного и сметливого человека, чтобы был он честен и не тянул в свой личный карман, а думал в первую очередь — это очень важно — о людях.

Колхоз имени Куйбышева рассыпался стремительно, прямо на глазах изумленных колхозников и сторонних наблюдателей. Как будто не было славы и заслуг, как будто все это приснилось зубовцам в сладком сне. И тут на арене возник новый человек — Владимир Калиниченко, главный ветврач колхоза.

— Вот что я тебе скажу, — такими словами начал с ним «задушевную» беседу глава района Валерий Носков. — Не возьмешь колхоз — пропала Зубовка. Мертвое тело к жизни не вернешь. Судьба ее, считай, предрешена.

Так оно и было. В налоговой инспекции давно решили: взять с колхоза больше нечего и по принципу «с худой овцы хоть шерсти клок» затеяли против него судебный процесс. Судебные приставы описали технику, скот, даже пилораму занесли в реестр, и начали продажу. Добро, наживаемое десятилетиями всем селом, шло за бесценок. Три мощных кировских культиватора (стоимость каждого в пределах полумиллиона рублей) отдавали за десять тысяч. Налетай — подешевело, расхватали — не берут!

— И мы покупали собственное добро сами у себя, — вспоминает Калиниченко и тяжко вздыхает: — Вот ведь как оно бывает в современном мире.

Мы сидим с ним в колхозной столовой, ждем обеда, чтобы после него ехать в поле, к механизаторам. Он все рассказывает и рассказывает: красочно, с мелкими подробностями — ему бы статьи писать или романы. А он вот в председатели подался. Я слушаю всю эту историю, как занимательную детективную повесть. Со стыдом вспоминаю, что избрание Калиниченко на пост председателя поначалу встретил в штыки. Были у меня на то и свои основания. Вдруг, как из худого мешка, посыпались в собкоровский пункт жалобы. Неоднократно звонил некий пенсионер, бывший учитель, и все убеждал меня, что новый председатель поступает не по закону: не дает людям зерна на их личные паи.

— Мне нужно не менее десяти центнеров, — бубнил он.

— Отчего же именно десять?

— А это прожиточный минимум крестьянина, — намекал, что колхозники будут писать коллективное письмо фермеру из Омска по фамилии Руль, проситься под его руку, и он их примет, как принял никулинцев и разорил после до основания.

Был еще некий фотограф-любитель, который вручил мне критическое письмо: стрелы были нацелены, конечно же, в Калиниченко.

— А где подписи колхозников? Пусть люди подпишут, тогда я дам ему ход.

— Это мы запросто, — откликнулся фотограф-любитель и больше на моем горизонте не показывался, а когда встретились, мышкой проскользнул мимо...

— Стали считать деньги до каждой копеечки, — говорил между тем Калниченко, — которые выручили за зерно, за молоко. Думали, какие долги загасить в первую очередь. Взяли сразу несколько кредитов в Сбербанке, в областной продовольственной корпорации...

Скоро дела пошли на поправку. Мы восстановили поголовье коров, и зацепка теперь у нас была. Молоко — это деньги круглый год...

И уже снова засветился колхоз в районе, заиграл всеми цветами радуги. О нем много и с охотой заговорили на районных совещаниях, благо сказать было что: хозяйство поднималось как на дрожжах. Были (есть и сейчас) у Калиниченко враги, но он опирается на свой костяк. Это честные, работящие люди. Своих доярок Владимир Михайлович называет звездами, ни во что не ставя тех, которые то и дело светятся на телеэкране. Это Лидия Садовникова, Валентина Лубченко, Светлана Демьяненко — звезды корпуса № 1. Есть еще два корпуса, в которых зимуют полтысячи коров. Это на одно-то село! Только за год зубовцы подняли удой от коровы на семь центнеров. Если не в этом, то в следующем году выйдут на рубеж в тридцать центнеров. Каково?

Калиниченко убежден, что это в первую очередь результат очень удачной покупки — приобрели кормоуборочный комбайн «Дон-680» и враз все проблемы с заготовкой кормов были сняты. Вдоволь сена, силоса и сенажа. И зернофураж водится, а у коровы молоко, все это знают, — на языке.

— Доим буренок три раза в сутки. Зимой и летом, — менторским тоном говорит председатель. — Только за счет этого прибавка молока в сорок процентов. Вот так-то. И другим советую ввести трехкратную.

Оспаривать специалиста, ветврача, не хочу: наверное, он все-таки прав.

В земледелии нашли хороший сорт пшеницы — Иртышанка-10, который, как считает председатель, не расщепляется, а все остальные сорта, по его мнению, уже через два-три года теряют свои свойства и превращаются в рядовую пшеницу.

Слагаемых много, все не перечислить, да и нужды в том особой нет. Поднялся же колхоз, который теперь называется по имени села, то есть и он отныне «Зубовский», выжил и быстрыми шагами пошел в гору.

Сижу на итоговом годовом совещании-2006. Объявляют победителей. Ушам своим не верю: СПК «Колхоз «Зубовский» среди них нет. Как же так? Звоню начальнику управления сельского хозяйства Александру Хоботову, который, между прочим, много лет работал в Зубовке главным инженером.

— Зазнались наши герои, — говорит он. — Хлеба на круг по десять центнеров с гектара взяли. Сколько раз им говорил: меньше сейте да землю лучше готовьте. Весной надо проборонить поля в две плашечки, выровнять почву. А они свою линию гнут: побыстрее да побольше. Но поправим, заставим прислушиваться к нам, как прислушивались на подъеме хозяйства.

Только я Калиниченко не осуждаю. Ну, загордился малость, так, ей-Богу, было отчего: какую махину на себе поднял, из ямы вытащил. Вот увидите: через год-два зубовцы снова будут впереди всех. Для них вообще характерно жить пестро, контрастно. Это плохо, но что делать, если по-другому не умеют?!