EUR 105.2512 О времени, о себе и о стене
Но даже в этом блистательном ряду настоящим «принцем крови», а можно сказать, и королем балета был народный артист России, лауреат Государственной премии Николай Цискаридзе в партии принца Дезире.
Мы уже видели его на сцене Новосибирского государственного академического театра оперы и балета в апреле нынешнего года в дуэте с Илзе Лиепа в спектакле Кремлевского балета «Синий бог» на музыку Скрябина. Но его танцем невозможно насладиться с избытком: на сцене он действительно и царь, и Бог... При встрече вне сцены тридцатидвухлетний премьер Большого театра Николай Цискаридзе открыт, искренен и готов ответить на самые «неудобные» вопросы. Ну, например, о зависти и соперничестве — какое место в жизни артиста занимает эта тема?
— Это страшная тема. Не только в среде артистов, но даже на бытовом уровне... Соседа к соседу и так далее... Зависть, на мой взгляд, самый тяжкий грех. Неприятный и неизлечимый недуг. И я не верю, что зависть бывает белой. Неправда...
Чтобы прийти в состояние гармонии с самим собой после проявления чьих-либо рецидивов этой болезни, Николай смотрит... мультики:
— Если американские, то это полнометражные диснеевские фильмы, но обычно — у меня есть такой большой диск — я ставлю что-то вроде Простоквашино, Винни-Пуха... Великие творения: их талантливые люди делали с таким добром, что они не могут не поднять настроение... Вспомните, например, «Снежную королеву», голос Бабановой: «Здра-а-вствуй, мальчик!» — только присядешь, глянешь, и ты невольно становишься участником этой волшебной истории...
Еще, как известно, Николая успокаивает вышивание — увлечение, выросшее из многолетней привычки штопать свои балетные туфли.
— Я не занимаюсь им часто, потому что у меня нет на это времени, но достаточно регулярно.
Сценические костюмы с вышивкой, салфетки, скатерти — вот его коллекция. Он нередко дарит свои рукодельные произведения знакомым и считает, что они создают особый уют в доме и хранят добрую энергетику.
Гораздо сложнее «оборонить» себя психологически от иных столичных балетных критиков, которые самоутверждаются, браня публично — на страницах газет — «ни на что не способного Цискаридзе».
— На желтую прессу я вообще не реагирую... Но самое удивительное и противное, когда человек, накануне написавший, что ты и одно, и другое, и пятое не умеешь, и вообще сволочь, потом звонит и просит интервью... Вначале я не обращал внимания, но потом стал с такими людьми разговаривать очень жестко. И тут мне примером была Мария Тимофеевна Семенова. Ей исполнялось 90 лет, и корреспондент «Нью-Йорк Таймс» попросил меня уговорить великую балерину на интервью. Я стал убеждать, она спросила: «Колечка, а как фамилия того, кто будет обо мне писать?» Я сказал. Она ответила: «Понимаешь, обо мне писали Стефан Цвейг и Алексей Толстой... Зачем мне это надо?»
И вот когда одна критикесса угрожала, что «сломает мне карьеру», я напомнил, что первую статью обо мне не как о талантливом дебютанте, а как о явлении в русском национальном балете написал Львов-Анохин. Мне посвятили главы своих монографий и книг Ванцлов и Анна Киссельгоф — люди, которые не 15 лет смотрят балет, а отдали профессии по 70 лет...
Несколько лет, как рассказал Цискаридзе, продолжалась его переписка с Ириной Лидовой из Парижа. Та увидела его на видеокассете в «Жизели» и с тех пор, по ее признанию, для нее в балете существовал лишь один Альберт — Николай Цискаридзе. А Лидова, прожившая более 100 лет, была знакома с Нижинским и Дягилевым, видела на сцене Спесивцеву и Павлову, присутствовала при создании балетов Роллана Пети, опекала Нуриева, писала обо всех великих...
Самым же трогательным знаком признания «от Лидовой», по словам Николая, когда он приехал танцевать в Гранд-опера, стала стена в больничной палате, где она лежала, стена, увешанная картинками и единственной балетной — именно его — фотографией...
К слову, Николай — единственный в истории русского балета премьер Большого театра, который на протяжении нескольких лет приглашался в спектакли Петербургской Мариинки. (Наоборот, случалось, петербуржцы выступали на сцене Большого, москвичей же к себе не звали). А недавно даже устроили ему бенефис. И за то, что, несмотря на завистливое шипение некоторых коллег, его отпускали к «конкурентам», он благодарен директору Большого — Анатолию Геннадьевичу Иксанову, который всегда понимал, что слава Цискаридзе — это слава всего театра.
Он танцевал на всех знаменитых сценах мира, и зрительный зал погружался на продолжительное время в абсолютную тишину, восхищаясь его искусством и сопереживая его героям (потому что Цискаридзе, кроме прочего, — большой артист), а потом четверть часа аплодировал стоя...
Но несправедливость всегда ранит:
— Я живой человек, и даже если не подаю виду, все равно больно... У Долиной есть гениальная песня «Стена», а в ней такие строки: «Моя стена из синяков, а не из дыма. Я обманула вас, что я непобедима...» На самом деле это про каждого артиста. И стена, она из синяков и слез. Чем выше ты вскарабкиваешься, тем больше в тебя летит камней.
Зачем в его биографии появляются один за другим телепроекты — от «Танцев на льду», где он в жюри, до вступительного слова к балетным спектаклям на телеканале «Культура»? Во-первых, потому, что, говоря словами Окуджавы, «жизнь короткая такая», и ему интересно многое за стенами театра. А в частности, что касается фигурного катания, то по идейным соображениям: в фигурном катании, по мнению мэтров, совсем нет «подроста», и уже на следующих Олимпийских играх России «не светит» даже бронза. А сейчас, после появления «ледовых программ» на двух центральных каналах, по свидетельству тех же ведущих фигуристов, дети потянулись в школы фигурного катания.
К сожалению, в балете такая же катастрофа: после развала Союза педагоги Московского училища перестали ездить по стране в поисках юных талантов — на Кавказе ли, в тундре ли, и проблема смены (не просто творческой смены, а будущих прим и премьеров Большого) встала во весь рост. И тут для популяризации не проведешь шоу по аналогии с фигурным катанием, потому что кататься под музыку на льду еще можно, а вот находиться на сцене ничего не умея — невозможно. И тогда (если нет целенаправленной государственной культурной политики по решению этой проблемы) нужны какие-то другие «манки».
— Вот я появляюсь на телеэкране как один из главных артистов Большого театра, и многие начинают интересоваться балетом. Так, после моего участия в мюзикле «Нотрдам де Пари» огромное количество публики пришло посмотреть на меня в Большой. И осталось.
Хотя, к сожалению, по словам Цискаридзе, выступление некоторых его коллег на телеэкране создает антипиар искусству. Бекают, мекают, закатывают глаза от собственной значимости, но сказать ничего интересного не могут. А телекамера — страшная вещь: «на ТВ дурака видно моментально, лгуна — еще быстрей». Только по-настоящему неординарная личность может заинтересовать сегодня зрителя при современном обилии информации.
Звезду можно вылепить на некоторое время, говорит Николай. Но кто есть кто — рассудит только время. И приводит в пример Плисецкую. В ее «эпоху» было большое количество звезд, осталась в истории балета она одна. В каждом поколении много имен, остается навсегда одно-два.
— Если через 20 — 30 лет после того как я уже не буду танцевать, я все же останусь символом этой профессии конца 90-х и начала века, значит, карьера состоялась. Хотя у меня уже был, так сказать, промежуточный момент истины. Когда у меня была травма и никто не верил, что я вернусь на сцену, я много на эти темы размышлял. И пришел к выводу: мне не стыдно за Николая Цискаридзе, танцевавшего до этого, ни за один спектакль. Я мог станцевать хуже, лучше, но никогда — плохо. И во мне никогда не было рвачества...
А еще он большой патриот Большого театра и хочет, чтобы эта славная марка не тускнела. Поэтому просчеты в художественной политике руководства его ранили («Мы 9 лет танцевали хореографию Васильева, обожаемого мною артиста, но не хореографа!») и ранят. Сегодня, например, скажем так, прохладное отношение к классическим спектаклям.
К примеру, та же «Спящая красавица», которую видели новосибирцы и заметили некое отсутствие фирменной безукоризненности, идет в Большом очень редко. А если идет, то на репетиции выделяется очень мало времени. И коль какой-то современный балет можно станцевать с одной разводной репетиции, то с классикой, считает Цискаридзе, так обращаться нельзя.
— Я почти 15 лет в балете и общался с самыми великими балетмейстерами и моими коллегами в мире. Все они говорят: нет ничего сложнее, чем станцевать классическую вариацию. А русский балет силен только классическим балетом. К сожалению, во всех остальных направлениях нас давно уже обогнали. Другое дело, что мы со своей школой (за что и ценят русских во всем мире) можем танцевать любую другую хореографию. Но обратного пути не существует. Только имея классическую базу, ты освоишь любой стиль. А если мы эту основу и славу русского балета потеряем, мы упустим все...
Он называет себя традиционалистом и ретроградом, читает историческую литературу, классику и не любит современную прозу.
— Я вырос в небогатой семье, в коммунальной квартире, и мне не надо расписывать все эти ужасы: пьянство, маты, общественные удобства. Я и сам могу это все не хуже изобразить. Другое дело — Булгаков, Ильф и Петров: это очень точно в описании человеческой природы, человеческих типов и очень талантливо. А уж если я расскажу, как становился звездой Большого театра, то это будет вторая «Джен Эйр»: люди будут точно так же рыдать. Но я считаю, не обязательно все из себя вынимать, как это делают нынешние авторы.
АКТУАЛЬНО
