Жила неистребимая надежда

Этой дорогой в сорок первом уезжали со станции мужики, и среди них — мой отец. Как и теперь, колосились и зрели хлеба, колокольчиком заливался в небесной лазури жаворонок, а они уходили, поднимая пыль, грузились в эшелоны, спешащие на фронт.

Многим было не суждено вступить снова на эту дорогу, ведущую к родному дому с колодезным журавлем у плетня, где запах душистого лугового сена мешается с запахом хлеба. Не вернулся и мой отец, сложив голову в болотах под Ленинградом.

А уцелевшие через четыре долгих года, смахнув пропахшими гарью пальцами непрошеную слезинку, пихали пилотки в карманы, расстегивали гимнастерки, вдыхая полной грудью свежий полевой ветерок, улыбаясь, шагали по своему большаку, и совсем не тяжелыми казались растоптанные кирзовые сапоги.

Каждый раз мы с матерью и бабушкой выходили навстречу возвращавшимся солдатам. И хоть лежала в сундучке похоронка, жила в нас неистребимая надежда: а вдруг произошла ошибка?

— А не видели ли вы моего Сергея?.. — спрашивала и спрашивала мать.

Столько раз по этой дороге я возвращался в отчий дом, что она знакома мне до травинки на обочине. По обе стороны ее — поля. Милы они сердцу и ранней весной, когда земля дышит, впитывая тепло, и летом, когда стоит рожь и пшеница и ты идешь, словно по широкому коридору, и осенью, когда серебряными нитями блестит плывущая над полями паутина. Лес стоит заревом — так ярко расцвечен багрянцем и позолотой. А в солнечные зимние дни поля так сверкают мириадами звездочек-снежинок, что больно глазам.

Когда дорога идет под уклон, с нее открывается широкая панорама моего села, чудесный вид на луга и березовую рощу. Глядишь — и всякий раз на душе становится светло. Совсем немного осталось до материнского дома, возле которого шепчутся две стройные подруги березки. Иду, невольно перебирая воспоминания. Вот скрипят по этой дороге колеса первого послевоенного хлебного обоза.

Трепещет укрепленный на первой телеге красный флаг. По обочине вместе с другими колхозницами идет и моя мама — они удостоены чести доставить на элеватор хлеб нового урожая.

По этому большаку я уходил во взрослую жизнь, оставляя за спиной нелегкое детство. Впрочем, детство не уходит. Остается в памяти тропинками, лесными чащобами, где собирал смородину и костянику, наконец — обыкновенной накатанной дорогой, каких тысячи на Руси и сотни на сибирской земле. Но эта — для меня единственная и неповторимая, с которой, как в песне, начинается Родина.