EUR 107.4252 Алексей ГОРШЕНИН
Именно этим занимались возле раздевалки в вестибюле ближе к финишу главный редактор «Сибирских огней» Анатолий Васильевич Никульков и живой сибирский классик Илья Михайлович Лавров. Он как раз только что выпустил большой роман и к славе тонкого лирика прибавил славу эпического романиста. Илья Михайлович был полным, если не сказать тучноватым, с круглым лицом сказочного улыбающегося колобка, каким его любят изображать в детских книжках. Никульков, напротив, сухощав, с острыми чертами лица и «волчьими» ушами. Похожи были только очками. Они топтались друг против друга в вестибюле, хлопая по плечам, обнимаясь, и напоминали толстого и тонкого из одноименного чеховского рассказа.
Наконец акт братания между ними закончился, они оделись, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись каждый в свою сторону.
А на следующее утро ни тот, ни другой не могли понять, в чем же они вернулись накануне. На Лаврове пальтишко трещало по швам и совсем не желало сходиться. Никульков же полами пальто запахивался на два раза. Ну, потом, конечно, разобрались, что они пальто на вешалке в писательской организации перепутали, и долго потом сей эпизод был предметом общего веселья. А Никульков по этому поводу сказал:
— Зато я побывал в шкуре классика.
Выстрелила
В редакционном кабинете Никулькова стояло несколько книжных шкафов, заставленных различными сувенирами. В 1970 — 1980-е годы в журнал «Сибирские огни» частенько гости из разных городов и даже стран заглядывали. Приезжали отдельные литературные и общественные деятели и целые группы. Дарили подарки на память. Главный редактор складывал их в застекленные шкафы, которые со временем стали своеобразным редакционным музеем.
Была среди экспонатов премиленькая сувенирная пушечка. На крохотном лафетике в качестве орудийного ствола покоилась крохотная бутылочка пятизвездочного армянского коньяка граммов на сто. На планерках и редколлегиях сувенир невольно притягивал взоры сотрудников журнала. Поступали даже предложения попробовать ее содержимое. Но главный редактор решительно пресекал подобные поползновения.
И вот однажды ствол-бутылочка опустела. Придя на работу, Никульков, как всегда, скользнул взором по своему музею в шкафах и поймал себя на мысли, что здесь сегодня что-то не так. Он посмотрел внимательнее и обомлел. Лежавшая на лафетике бутылочка была пуста. Еще вчера она радовала глаз темным медом выдержанного коньяка, а сегодня стыдливо поблескивала голым стеклом. Кому-то, по всей видимости, не хватило, и он «догонял» сувенирным напитком.
Редактор собрал коллектив и начал допрос с пристрастием. Никто ничего не знал.
— Виталий Георгиевич, а может, вам известно, куда делось содержимое бутылки? — грозно вопросил он, когда дошла очередь до заведующего отделом критики Коржева.
— Так, наверное, выстрелила! — не моргнув, бодро ответствовал тот.
Романтик
Наверное, ни про кого больше в литературной среде Новосибирска не ходило столько баек и анекдотов, как о Лаврове и Коржеве.
Без них литературную жизнь столицы Сибири 1960 — 1970-х годов представить себе было трудно. Тем более что оба они дружили. А уж после стакана-другого вермута дружба их и вовсе разгоралась, как маков цвет.
В тот раз сошлись они в книжном издательстве. Коржев оказался там по каким-то своим делам, а Лавров пришел получать гонорар за недавно изданную книгу.
Здесь надо сказать вот о чем. Обычно за гонорарами Илья Михайлович ходил в сопровождении своей супруги Веры Антоновны. Он расписывался в ведомости. Жена складывала деньги в потрепанную балеточку. Денежная реформа еще не наступила, купюры были больших размеров, а поскольку и гонорар за книгу немалый, занимали достаточно много места. Так что чемоданчик-балеточка для такого дела вполне подходила. Вера Антоновна брала балеточку в руки и шла впереди. Илья Михайлович сопровождал ее как верный телохранитель. Делалось все это с той целью, чтобы доставить деньги домой в целости и сохранности.
Но на сей раз Лавров, на удивление, пришел к окошечку кассы с балеточкой один. То ли Вера Антоновна приболела, то ли сильно занята была, то ли Илья Михайлович просто утаил, что идет за гонораром.
Лавров набил балеточку купюрами и тут увидел проходившего мимо Коржева.
— Виталий! — обрадовался Илья Михайлович. — Ты-то мне и нужен: будешь моим охранником. Гонорар вот за книгу несу, — похлопал он по балеточке.
Дорога от издательства до лавровского дома не ахти какая дальняя — три остановки на трамвае, но осиливали этот путь два друга с полудня до глубокой ночи.
Главными преградами были для них гастрономы и забегаловки. А что — Веры Антоновны рядом нет, деньги — вот они, задушевный товарищ — тоже...
В общем, рано ли, поздно ли, оказались они в глубокой траншее, на дне которой прокладывался канализационный коллектор. Как там очутились — одному богу известно. Только очнулись они от сырого могильного холода, который от бетонной трубы тянул, к коей они спинами привалились. Хорошо, лето на дворе, да и внутренний подогрев простыть не дает.
Выглянул Коржев из трубы. До большой земли высоко, а еще выше — кусочек черного неба со звездами. Лавров тоже высунулся.
— Смотри, Виталий, как красиво! — восхитился.
— До красоты ли, Илья Михайлович! Сидим в какой-то яме.
— А ты представь, что это не яма, а горная пещера. Вокруг черное безмолвие, звезды.
— Какое там безмолвие! — возразил Коржев. — Машины вон гудят. Шоссе где-то рядом.
— А это не машины, — продолжал гнуть свое Лавров. — Это гул горного обвала. Но мы с тобой в пещере, и нам никакой обвал не страшен. А вон послушай! — Лавров вдруг повернулся куда-то вглубь трубы. — Слышишь.
— Слышу, капает где-то.
— Там, наверное, подземные воды, а эти капли рождают сталактиты.
— Какие сталактиты? Дождь идет, вода с улицы сочится. Выбираться надо отсюда, Илья Михайлович, домой идти! — твердил свое Коржев.
— А что ждет тебя дома? — грустно спросил Илья Михайлович. — Жена, которой важны не столько твои романтические порывы, сколько твои деньги, которых все равно никогда не хватает? Дети, у которых своя жизнь, далекая от твоей?.. А здесь смотри как хорошо. Мы с тобой одни, оторванные от всего мира, и никто не мешает нам насладиться целительным одиночеством...
Этот аргумент подействовал. Больше Коржев на волю не рыпался.
Остаток ночи друзья провели в задушевных разговорах и воспоминаниях. Особенно много их было, конечно, у Лаврова, актера до писательской жизни, объехавшего с театральными труппами весь Советский Союз.
А утром они выбрались из траншеи и пошли сдаваться Вере Антоновне.
Увидев их на пороге, невообразимо мятых, в комьях глины и грязи, отекших с похмелья и недосыпу, Вера Антоновна всплеснула руками и собралась было отчитывать по полной программе, но тут взгляд ее упал на балеточку в руках Ильи Михайловича, и все остальное отошло у нее на задний план. Она выхватила балеточку, открыла и стала пересчитывать. За исключением пропитого накануне друзьями, а это была по сравнению со всем гонораром сумма незначительная, все остальное оказалось на месте. А ведь могли потерять, могли у них и отобрать. Но, слава богу, ничего не случилось!
У Веры Антоновны отлегло от сердца. Она сразу подобрела, велела мужчинам умыться и почиститься. А потом на радостях одарила их за то, что сохранили деньги, своего рода премией — щедро выдала им «на поправку здоровья».
Все-таки Вера Антоновна иногда очень хорошо понимала душевные порывы своего мужа...
Оговорка
Случился с Никульковым однажды казус. Помимо того, что являлся он главным редактором «Сибирских огней», Анатолий Васильевич преподавал еще и в партшколе, на факультете журналистики.
И вот как-то по ходу лекции доцент Никульков должен был процитировать классика марксизма. Цитата была хрестоматийная, известная каждому школьнику. Сам Анатолий Васильевич произносил ее сотни раз. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха...
Следовало сказать: «Не было еще таких безвыходных положений, из которых бы не выходили большевики». Но вместо этого он вдруг выпалил: «Не было еще таких безвыходных положений, в которые ни попадали бы большевики». Получилось почти как в том театральном анекдоте про переволновавшегося актера, которому требовалось сказать реплику «Волобуев, держите меч!», а сказал он: «Волобуев, держите...». Ну, думаю, сами знаете что именно...
Хорошо, что времена уже были не столь суровые — брежневские, «застойные». Студенты, конечно, повеселились, но тем все и закончилось, если не считать того, что с тех пор все цитаты классиков марксизма доцент Никульков читал строго по бумажке. А случись такое в сталинские времена, мог бы и под фанфары загреметь.
Что можно снять с нетрезвого поэта
Эту историю я слышал от разных людей, и героями ее были разные литераторы, поэтому я не буду приписывать ее кому-то конкретно.
А история такая. На одном из писательских съездов, проходивших в Москве, присутствовал поэт из провинции N. Поэт известный, популярный, имевший немало поклонников. В отличие от многих других коллег по цеху, он не был бабником. Но в традиционном кулуарном разгулье такого рода мероприятий чего только не случается. Случилось и с ним.
Вернувшись после хмельного общения с друзьями-писателями к себе в номер, N, ничего не подозревая да и уже с трудом воспринимая окружающее, разделся, свалился на кровать и вырубился. Однако бдительная дежурная гостиницы, где жили делегаты, была начеку. Она тут же ворвалась в номер и... обнаружила в постели N молодую женщину без ничего, приход которой, кстати, засекла еще раньше.
Как она туда попала? По всей видимости, уходя, N просто забыл запереть дверь. Было это где-то в начале восьмидесятых — времена еще строгие. Дежурная тут же доложила председателю Союза писателей России Сергею Владимировичу Михалкову о ЧП. «На голом нетрезвом поэте N в его постели, — сообщила она, — лежит совершенно голая женщина». Не обделенный чувством юмора и обремененный немалым опытом организации форумов своих беспокойных и часто непредсказуемых коллег, Сергей Владимирович, как всегда заикаясь, очень остроумно и находчиво ответил: «А что, собственно, м-можно еще с-снять с голого нетрезвого провинциального поэта?» Впоследствии оказалось, что это была настырная поклонница поэта, решившая таким образом засвидетельствовать ему свое почтение.
Пожелание
На банкете, посвященном собственному юбилею, директор издательства «Историческое наследие Сибири» Николай Александрович Александров прочувствованно говорит о своем коллективе. Он признается ему в любви и заявляет, что до конца дней своих хотел бы с этим коллективом, как с безраздельно любимой супругой, жить и работать. С этими словами Александров поднимает бокал, прося поддержать тост, но тут один из сотрудников просит коротенькое «алаверды» и говорит:
— Желаю вам, Николай Александрович, прожить долго и счастливо и умереть в один день с коллективом!
Кот-критик
Одно время критик Виталий Коржев жил на «свободных хлебах». Получал за статьи и рецензии гонорары, но чаще брал на дом рукописи из издательства для внутреннего рецензирования и критической экспертизы. А помогал ему в этом его сиамский кот Леопольд.
Котяра был крупный и сердитый. На всех, кроме хозяев, шипел и смотрел презрительно, как солдат на вошь. Вылитый критик!
Критические же возможности Виталий Георгиевич выявил у своего Лепы случайно. Кот вдруг стал «метить» принесенные Коржевым рукописи. Аккуратно разложит Виталий Георгиевич их на своем письменном столе, к работе приготовится, а Лепа, мерзавец, возьмет да и помочится на некоторые... И метит не все подряд, а выборочно.
Сначала Виталий Георгиевич сердился на кота, ругал, даже поколачивал, а потом задумался: в чем же дело? А когда заглянул в помеченные рукописи, то удивился — качество их не выдерживало никакой критики, авторы были явными графоманами. Принес из издательства следующую партию опусов — то же самое, и в следующей — аналогичная картина. Леопольд метил абсолютно точно и никогда не ошибался.
С тех пор Коржев в «помеченные» Леопольдом рукописи даже не заглядывал. С чистой совестью писал в заключение, что произведения данного автора... не выдерживают критики.
АКТУАЛЬНО
