Я ничего не знала о войне

— Тут нечего даже сравнивать. На съемках «Утомленных солнцем» я, скажем прямо, смутно понимала смысл всего происходящего — мне было всего шесть лет. Теперь я выросла и героиня моя тоже. Но могу сказать точно: приступая к нынешним съемкам, я и представить себе не могла, что они станут для меня таким потрясающим опытом. Именно в процессе съемок я поняла, что раньше о Великой Отечественной войне не знала ничего!

— Как это? Мы же все изучали историю в школе?

— Да, но это совсем не та история. Я была не самой ленивой ученицей, но Вторая мировая война казалась мне совсем неинтересной. Какие-то бесконечные схемы продвижения армий, направления ударов, карты, цифры… Но за время съемок я поняла, насколько это неверное представление.

— С чем же вы соприкоснулись?

— Во-первых, вся наша съемочная команда посмотрела очень много военной кинохроники, причем настоящей. Ведь сейчас уже не секрет, что часто в пропагандистских целях под видом хроники снимались постановочные сцены с актерами вместо солдат. А мы смотрели хронику без ретуши. Жесткую и откровенную.

А во-вторых — и это главное — не ожидала, что погружение в роль настолько меня перевернет. Мы снимали в деревне под Нижним Новгородом. И все было очень натуралистично. Если по сюжету холодно, то и на площадке 30 градусов мороза. Если это эпизод боя, то все задыхаются от запаха жженой резины, которая имитирует пороховой дым и гарь от сожженной техники. По сценарию моей героине, санитарке Наде, нужно вытащить с поля битвы двух раненых — русского и немца. И вот я лежу в снегу. Вещи мокрые насквозь. Рядом огромный ветродуй (винт от самолета) гонит ледяной воздух. Пурга, вьюга. В варежках — лед, руки не шевелятся. И не покапризничаешь, что устала, потому что съемочный процесс нельзя прерывать. Иногда случалось, что артисты после очередного дубля не могли с земли встать. Тогда нас просто поднимали. Как-то замешкались со сменой кадра и забыли меня поднять. Лежу в снегу, холод потихоньку уходит, становится тепло — засыпаю. Теперь знаю, что чувствуешь перед тем, как замерзнуть… Про меня вспомнили, вытащили из сугроба, отогрели. А когда это не кино, а реальность? Когда, скажем, в сорок четвертом году с поля боя надо было на самом деле вынести раненого? Когда это настоящая война?! И вот я бы точно так же упала без сил. Никто бы не подошел и не спас. Потому что просто некому.

— Как же люди справлялись?

— Я не знаю! Я — здоровый человек, нормально питаюсь, занимаюсь спортом. Специально ходила на курсы в военный госпиталь имени Бурденко — меня там тренировали, учили правильно ползать по-пластунски и волочь человека. И вот на съемках я не смогла вынести солдата с поля боя! Есть особая система: обмотать раненого веревкой, ползти, потому что стреляют, и тащить его за собой. Но я не смогла! Не то что тащить кого-то, просто не смогла нормально проползти, потому что зарывалась в снег. Моя героиня, правда, со всем справилась — того, что было со мною на самом деле, зрители картины не увидят.

И после этого включаешь хронику военных лет и видишь: тощая пятнадцатилетняя девчонка вытаскивает на себе двух солдат! Это так стыдно! Она в два раза меньше меня ростом, исхудавшая — а вытащила двоих. Смотришь на это, а потом вспоминаешь, как рассказывали о войне в школе — планы, прорывы... Разве мы помним сейчас все эти штабные вещи? А вот рассказ об этой девчонке, я уверена, остался бы в памяти навсегда. Потому что это очень человечная история. Эти девушки и парни теперь — бабушки и дедушки, и они рядом с нами, многие еще живы, слава богу. Когда-то, в войну, они сделали такое, что нам при всем желании не повторить. И поэтому мне очень неприятно смотреть на то, во что у нас порой превращается празднование Дня Победы…

— Что вас смущает?

— Смущает то, что это все больше принимает какие-то уродливые формы. Что у нас сейчас модно? Дима Билан? Давайте нарядим его в военную форму и пусть поет — будет прикольно. Но наши ветераны, герои войны — разве это им надо? Святые для них песни звучат как очередной дискотечный хит! Зачем это, для кого? 9 Мая — праздник наших ветеранов! И для них надо петь совсем по-другому. Хотя бы вспомнить, с каким душевным теплом это делали когда-то Марк Бернес и Майя Кристалинская — люди плакали, слушая их… Организаторы подобных шоу, видимо, стараются привлечь молодежь. Но разве можно на основе такой пошлости привить уважение к подвигу наших ветеранов?! Я вспоминаю свою бабушку. Когда мне в школе на уроках истории задавали учить очередную главу про войну, бабушка своими словами рассказывала мне обо всем лучше всякого учебника. Она старенькая совсем, могла забыть, как открывается дверь, как внуков зовут. Но она помнила все события тех четырех лет, день за днем, каждого человека, который был с ней рядом во время бомбардировок. Когда началась война, она преподавала в школе в Воронеже. В момент объявления эвакуации вела урок в первом классе. Как-то во время бомбежки все сбежали в лес, потому что там можно было хотя бы скрыться. И вот она вспоминала, какое это было страшное ощущение: кругом — лес, рядом с тобой — тридцать маленьких детей, которые кричат, плачут, прижимаются к ней, не понимая, что происходит. А в небе — близко, совсем рядом — летят немецкие бомбардировщики. Каждую годовщину Дня Победы бабушка всегда сильно переживала. Никуда из дома не выходила: смотрела фильмы о войне — и плакала, плакала. Когда был теракт 11 сентября в Нью-Йорке, она проснулась среди ночи и сказала: «Такое ощущение, что снова началась война. Закрываю глаза — пули свистят, самолеты летят, дети плачут...» И я ужаснулась, вдруг представив себе, что такое жить с памятью о Второй мировой войне! Какой страшный багаж должен быть у человека в душе! Мне кажется, что эти воспоминания просто сердце должны разрывать…

— По-вашему, учебник истории надо переписать так, чтобы он состоял из рассказов о подвигах простого человека?

— Чтобы там обязательно было и об этом. Еще, мне кажется, важно понимать, что война состояла из массы не случайных событий и уроков. Они не поддаются никакой логике, не укладываются в теорию вероятности. Их принципиально невозможно уложить в карты и схемы. Вот такой случай: человек шел, и где-то рядом разорвалась граната. Ему распороло живот. Он собрал свои внутренности, положил в чемодан и дошел до ближайшего госпиталя, где его и вылечили. Или другая история: тяжело раненного больного врачи выхаживали пять месяцев. Вылечили и в числе других военнослужащих отправляют на фронт. В пятидесяти метрах от госпиталя в машину попадает граната, и все погибают. А человека к жизни пять месяцев возвращали. Видимо, и то, и другое не просто случайности. Для меня, как для верующего человека, такие истории еще раз доказывают существование промысла божьего о каждом из нас…

— Верующему актеру труднее сниматься?

— У Михалкова все актеры на площадке верующие. Ну или, как минимум, принимающие, что он — верующий… В восемь лет я впервые просмотрела «Утомленные солнцем» — и фильм произвел на меня ошеломляющее впечатление, потому что я решила, что все это на самом деле с папой случилось. Не случайно он тогда не смог убедить меня, что это «только кино». Потому что он и сам в это не верит. Сейчас я понимаю, что это действительно не просто кино. Это какой-то уникальный опыт, на котором колоссально многому учишься. В том числе вере в Бога.

(Интервью дано в сокращении.)