EUR 104.2901 «Детство... не хочу его вспоминать»
Виталий Ставничий, 91 год, ветеран ВВС, инструктор парашютно-десантной подготовки
Детство у меня такое было, что не хочу его вспоминать. Жили мы на Украине, когда началась война. Город Смела Черкасской области. Немцы пришли через 1,5 недели. Нас с сестренкой и мамой эвакуировали. По дороге эшелон начали бомбить. Мама кричала: «Беги!» И я побежал. Рядом были поля кукурузы и подсолнухов. Когда стихло, найти дорогу назад не смог. Мне было семь, заблудился в поле, как в лесу. Утром меня колхозники нашли. От железки я ушел на четыре километра. Привели меня туда, там хоронили трупы, изуродованные бомбежкой. В одном я и признал свою маму.
Попал в детприемник под Сталинградом. Военные привезли продукты и машину желтых байковых одеял. Когда голодно стало, сдирали с осин кору, сушили, толкли, мешали с остатками муки и пекли лепешки. Вы знаете, такие вкусные! Так прожили всю cталинградскую эпопею. Когда город освободили, нас отвезли в детский дом.
Фамилию свою я помнил, но не знал год рождения. Врач на глаз определил — 1933-й. В детдоме была навязчивая мысль вернуться домой, и я убежал. Вернули назад, но я снова сбежал в первую же ночь. С того момента назывался вымышленными фамилиями. Меня задерживали, отправляли в детприемники, я снова убегал и упорно стремился в Москву. Я помнил: поезд Москва — Одесса идет через родные Черкассы.
По пути в Москву прятался в поездах где придется: в «собачьем» ящике, на крыше. Питался тем, что украду с огородов. Стыдно до сих пор. Как только наша ватага, а я порой прибивался к таким же беспризорникам, появлялась, торговки хватались за мешки. Военные подкармливали. Думаю, видели в таких, как я, своих детей.
Познакомился в Воронеже с цыганенком Ромой, с ним попал в табор. Его маму звали Радой. Ласковая. Раздела меня, помыла, закутала, положила в постель. На ночь мою одежду положили в муравейник. Муравьи очистили ее от вшей и гнид. У цыган научился гусей ловить на нитку и запекать прямо в перьях, обмазав глиной. Прожил в таборе полгода.
В скитаниях привык к холоду, голоду, для меня не было лидеров, я был злым — хуже собаки. Война еще шла. В Москве я ошибся с поездом: он шел в Одессу, но через Харьков. В Одессе снова попался. Когда меня вели в столовую, перемахнул через забор и… приземлился на стекло. Хлынула кровь, идти не мог. Меня нашли местные беспризорники, среди них были и девочки. Перенесли в полусгоревший дом, ухаживали, а когда раны начали затягиваться, перебрался к ним в катакомбы. Мы удили рыбу, таскали с огородов овощи.
И вот я узнал, что идет поезд до Черкасс. С ребятами попрощался. Они дали мне в дорогу кусок жмыха, я его сосал полтора дня, пока ехал под вагоном. На всю жизнь запомнил, как увидел здание вокзала и надпись «Черкассы»… По путям пошел туда, где жил до войны. Пришел, а дома нет: он сгорел. Я сел. Солнышко, осень. Мимо идет мальчик, оглянулся, смотрит: «Калмык?» А это мое прозвище в первом классе. «Лёнька?» Мы обнялись. Лёньке рассказал, что мама с сестренкой погибли. «Так твои живы!» — заорал Лёнька и повел к моей семье. Баба Лиза, увидев меня, зарыдала. Мы пошли к маме на работу. Увидев меня, мама потеряла сознание. Она считала меня погибшим.
Маме со мной было трудно. Я дрался, мины хранил под кроватью. Мы с ребятами доставали их из заминированных полей, чтобы рыбу глушить. На спине остались отметины от осколков, задевших таким взрывом. Самым опытным «сапером» среди нас был Рындя. Но однажды он не вернулся. Всё, что мы от него нашли, — это тряпки и голову.
В армии попал в авиацию. Летал в качестве стрелка, потом штурманом. Стал офицером. С парашютом прыгнул впервые в 1949 году. Появилось огромное желание прыгать! На занятия ходил в ДОСААФ. Готовили из нас десантников. Вскоре я стал общественным инструктором парашютной подготовки.
Парашют, между прочим, штука самая безопасная. Но к ней надо относиться очень серьезно. Я отпрыгал более 1,5 тысячи прыжков и ни разу даже не выводил запасной парашют. Через меня прошли подготовку больше тысячи ребят. Сейчас летают командирами экипажей гражданской авиации. Есть летчики Министерства обороны, диспетчеры управления воздушными полетами. Многие попали в ВДВ. Немало моих ребят участвует в специальной военной операции.
Когда я приехал в Новосибирск в 1956 году, здесь было больше тридцати юношеских планерных школ. Я участвовал в организации юношеской планерной школы в СибНИА и строительстве там трех планеров. Работал в СибГУТИ, в студенческом КБ мы занимались, в том числе, беспилотными системами. Там, в частности, сделал два квадрокоптера.
Три года назад мы создали молодежный технический клуб. Ничего подобного в Новосибирске нет. Когда пришел в эти помещения, они были брошены, в полной разрухе. Не было дверей, подоконников, потолков, полов. Своими силами, материалами и средствами сделали ремонт вместе с такими же энтузиастами и радетелями. Мой бывший ученик из третьего набора парашютистов 1,5 миллиона рублей своих собственных денег вложил. Сейчас в каждом помещении натяжные потолки. Есть мастерская для изготовления летательных аппаратов, кабинет, где связистов готовим: 16 рабочих мест радистов-операторов, пульт управления радиоклассом. Есть класс, оборудованный подвесной системой для отработки прыжка с парашютом, где летчики и парашютисты занимаются. Парашютный дворик сделали для отработки приземления. Очень важно, приземляясь, не повредить ноги. Летчики при травме ног теряют профессию. После нашей подготовки ребята могут работать укладчиками парашютов в частях — в армии им сразу предлагают работу.
В мастерской можем делать беспилотники. Сейчас в работе модель, которая будет летать. В условиях СВО это очень важная работа. Процесс управления беспилотной системой с точки зрения реакции довольно сложен. Попал наш парень в группу наводчиков, получил набор беспилотника — он знает, как его собрать, проверить, как управлять.
