Считать культурные слои

Олег Викторович о будущем и прошлом Новосибирска и конструктивизма

Историк архитектуры Олег Викторович не первый год разрабатывает и продвигает в Новосибирске проект «Музей конструктивизма». Он говорит, что видит наш город культурными историческими «слоями», помнит Советский Союз и его архитектуру и надеется, что эти самые слои все-таки заметят и те, кто обязан по долгу службы внимательно следить за их состоянием и сохранностью.

В юбилейный для сибирского мегаполиса год встреча с большим патриотом истории Новосибирска на площадке «Советской Сибири» не только логичное продолжение темы, но и одновременно возможность не лишний раз проговорить вслух то, о чем многие из нас задумываются время от времени.

О детстве и планировках

— Почему я люблю советское время? Потому что я из того поколения, которое захватило все те замечательные завоевания, ради которых вообще наши предки страдали, боролись, но созидали.

При всей, казалось бы, убогости новосибирских хрущевок у них были хорошие планировки — потому они до сих пор и пользуются спросом. А еще в городе были удивительные микрорайоны, когда ребенку не надо было переходить большую дорогу, чтобы попасть, скажем, в школу или в кружки. Там, где я жил, был собран весь соцкультбыт: кинотеатр «Луч» (в котором сейчас мужской монастырь), кафе, столовая, парикмахерская, химчистка, рядом — библиотека Бажова, два детсадика и две школы. И еще хоккейный клуб «Октябрёнок» — с коробкой, с выделенной квартирой, чтобы дети переодевались в тепле.

Детство мое было волшебным. Оно было настолько прекрасным, что я жалею своих детей, которые не были в такой замечательной социализации. Родители отдавали меня на детские дачи в детсадике, например в Кудряшах. И потом я ездил в пионерские лагеря на два сезона. Сначала попал в какой-то «Сказочный» — далеко, за Искитимом. В то время я был совсем крохой, и родители забыли меня оттуда забрать. Впрочем, сразу нашлись какие-то знакомые, которые меня доставили домой. А потом было много других. И пошло: зарница, пионерский костер... Там я научился играть в шахматы, настольный теннис, в карты, подвижные игры, например в «Пекаря» и «-5».

А зимой был карьер с горкой — «самоубийкой». До сих пор умею пользоваться электросваркой и работать на токарном станке. А научился я этому в школе. Все советские пацаны были «рукастые». И поэтому, когда, например, нужно было на горку, сломанные лыжи обрезались и на этих коротких лыжах — что потом стало буржуазным отдыхом в Шерегеше! — мы и катались с этой самой горки.

Про условного Петрова и существо общественное

— А еще тогда в обществе было полное ощущение безопасности. С шести лет я оставался один и квартиру не закрывал. Родители говорили: «Ключ не бери, а то потеряешь». А с веревкой носиться было неудобно. Ключи были такие с дырочкой, чтобы свистеть. И если таким по уху — мало хорошего. И не было бронированных дверей у квартир. На углу Новогодней, 38 ни двери не закрывались, ни подъезды. Почему люди друг друга не боялись? Потому что мировоззрение было совершенно иное. Сейчас людям вбивают в голову, что ты, условный Петров, который ничего в этой жизни не сделал, не прочитал ни одной книжки, ничего не совершил, — ты такая индивидуальность! Заслуживаешь всего в этой жизни! Можешь курить бамбук, пить, бить жену, ничего не делать и наплевать на всех, мол, я сам себе замечательный друг. И это самая страшная проблема. Потому что хоть и говорят, что уныние — мать грехов, но эгоизм и эгоцент­ризм еще страшнее. Человек — это все-таки существо общественное, социализированное.

В Дом пионеров я шесть лет ходил, занимался рисованием. К тому же я КМС по плаванию, потому что рядом были НЭТИ и общество «Буревестник». Родителям это не стоило ничего, копейки. Сейчас не так. Я многодетный отец и представляю, сколько денег стоит просто ребенку дать дополнительное образование.

Библиотекарь — лучший друг ребёнка

— Когда государство само­устраняется от того, чтобы учить, лечить, защищать и образовывать, эти лакуны сразу заполняются. Я читающий человек, потому что у меня семья книгочеев — у родителей была большая библиотека. Книга имела особую ценность в советское время. Она лучший собеседник, а библиотекарь — лучший друг ребенка, потому что тебя могут пустить в закрытый фонд, где есть всякая дефицитная фантастика. Книга — высшая ценность. Было принято дарить книги. И тут хлынул поток: в восьмидесятые на нас полилась самая разнообразная литература в рамках ментальной информационной войны — Солженицын, Бердяев… Много политически ангажированной, скажем, порнографии. Постоянно начали говорить со всех сторон про репрессии, кровавый режим. Что всех убивали, уничтожали. Что нам гордиться нечем, потому что все наши предки — это упыри, кровавые бездушные твари. И давление это было очень страшным. Все это в том числе широкой рекой лилось с экранов и из радио.

Как страну подменили: «Крёстный отец» и гопники

— Призвали меня в армию (а служил я в Германии) в 1988 году. И уходил я еще из нормального такого советского государства. Хотя уже и появились первые видеосалоны, и что-то такое уже начиналось, но была еще нормальная страна. А вернулся в июле 1990 года. Прилетел, был еще в парадной форме, поехал к маме на метро, взял ключи от квартиры и, буквально выйдя на Студенческой, сразу же… подрался. Потому что по городу уже ходили лысые гопники в «Адидасах». И страну как будто просто подменили. На экраны хлынули культовые фильмы вроде «Крестного отца»: сам грешен — хотел быть после этого кино криминальным авторитетом. Потому что Дон Карлеоне — это и есть идеал человека. Он ведь сильный, умный и независимый. Улица тоже работала на все эти желания, потому что если ты не принадлежал к этой касте — значит ты никто. А кто хочет быть ничем? Спасибо, в общем, театральному училищу, что вовремя туда попал.

О фронтовиках

— Я застал поколение фронтовиков, и они были какой-то другой даже группы крови, энергии. Что-то они увидели такое страшное, нам не понять. Вот мой отец, он в войну голодал. Был в школе музыкантских воспитанников, когда деда убили. Целину пахал, был в армии. И я добрее человека не видел. Если есть воплощенная доброта, это мой батя, который меня пальцем не тронул. И вообще, воспитание в советское время происходило любовью разной степени интенсивности. Люди щедро дарили свои знания, могли снять последнюю рубашку, не важно было, чей ребенок. Ты был уверен, что не пропадешь ни в коем случае. Сейчас в сторону ребенка опасно даже лишний раз поглядеть — все нервные, ждут маньяков и педофилов.

Дом муз и Музей конструктивизма

— Мой проект — это то, что подспудно жило во мне много лет. Мне хотелось отблагодарить и защитить город, в котором я живу, в котором я вырос и был счастлив. В Новосибирске началось много деструктивных процессов, например точечная застройка. Сначала я просто дрался — как, скажем, за кинотеатр «Металлист». Мне физически пришлось драться, даже в полицию забирали. Потом я понял, что меня просто не хватит, если я буду бегать за каждым объектом. И что нужно показать людям ценность зданий, которую они просто не видят. Постепенно образовался тесный круг фанатично влюбленных в город людей. Думаю, что любое явление, чтобы его сохранить, должно иметь некий свой храм и паству. Как это было у Платона — должен быть Дом муз.

Лет десять назад на меня смотрели как на юродивого. А сейчас в Самаре, например, существует Фабрика-кухня — здание, построенное в 1932 году по проекту архитектора Екатерины Максимовой как фабрика-кухня для завода имени А.А. Масленникова. В 2023 году в нем планируется открытие филиала Третьяковской галереи после завершения реставрационных и организационных работ. И таких примеров множество по всей стране.

Кто такие конструктивисты? Это люди, которые постигли тайны бытия. Они в некотором смысле вернулись к основам классической архитектуры, которая считалась из пропорций человеческого тела. А если она считается из пропорций человеческого тела, то и человеку в этом пространстве комфортно, удобно. Сейчас зачем-то делают убогие планировки, которые совершенно не приспособ­лены к жизни. Опыт конструктивистов нужно изучать и преподавать тем же архитекторам — это удивительная работа с пространством, от маленькой квартиры до дома и квартала. Квартальная, а точнее, микрорайонная советская застройка — это уникальное явление. В сохранившихся кварталах до сих пор уютно просто бывать, потому что все это направлено на человека. А то, что происходит сейчас, напротив — античеловечно.