EUR 114.3149 Виталий Манский:
реальный взгляд на президентов — через кинообъектив
В 1999 г. руководил службой производства и показа документальных программ на телеканале «Россия». Три его фильма, показанные на РТР — о Горбачеве, Ельцине, Путине, — имели громкий резонанс. В настоящий момент работает как независимый продюсер с различными студиями и телеканалами в России (для СТС, например, произвел реальный сериал «Тату в Поднебесной») и за рубежом. Исполняет обязанности руководителя комиссии неигрового кино Союза кинематографистов России, член правления СК России. Автор и идеолог манифеста «Реального кино».
— Виталий Всеволодович, начнем с реальной провокации: говорят, что документалист не может быть хорошим человеком?
— Абсолютно согласен. Как не может хирург быть неженкой, если ему нужно каждый день вскрывать грудную клетку. Документалист — тот же врач.
— Что же отвечает режиссер Манский, когда перед ним ставят «дилемму документалиста»: вы снимаете человека, а у него сердечный приступ...
— Обычно предлагают в виде обстоятельства не сердечника с приступом, а горящий дом…
— Сердечник нужен для указания на бессердечие документалиста, но можно и по-другому. Выпала старушка из окна и увязла в кроне дерева. Внизу идет Манский. Старушка молит: «Сынок, сними меня отсюда!» Каков будет ответ?
— Ответ в этом анекдоте: «Не могу, бабуля, пленка кончилась!» А если серьезно, то я полезу спасать старушку, тушить дом и искать валидол лишь в том случае, если я единственный человек, кто может помочь. В противном случае моя задача — зафиксировать событие. Дважды я расставался с хорошими операторами. Один раз это было после взрыва на Рижской, когда он не стал снимать «по моральным соображениям». Второй раз мы снимали Горбачева в Ставрополе на пресс-конференции, и рядом с ним сидел пресс-секретарь тамошнего губернатора. Я вышел из зала, потому что Михаил Сергеевич имеет обыкновение говорить одно и то же. Вдруг выбегает наш оператор с криком: «Скорая, скорая!» Пресс-секретарю стало плохо, Горбачев стал разрывать ему рубаху, делать искусственное дыхание, а мой оператор бросил камеру и кинулся за помощью, хотя там было еще двадцать операторов, сто журналистов и кого только не было. Вот поэтому я и пишу в «Манифесте реального кино», что моральные вопросы нельзя решать во время съемок. Твой долг — снять, а уж как показывать и «показывать или нет» — это решается потом, при монтаже!
— Кстати, ваши фильмы о президентах — это реальное кино?
— Как ни странно, да. Сценариев не было.
— Как же вы работали?
— Сначала определили три места, в которых хотим наблюдать Горбачева. Исходя, естественно, из того, кто наш герой. Во-первых, Горбачев — человек, который изменил жизнь СССР и в какой-то мере предопределил его распад. Поэтому первым пространством должен быть Кремль, где он не появлялся после отставки. И мы назначили первое интервью в ГУМе, чтобы в объектив попали кремлевские стены. А потому уговорили его прогуляться вокруг места, хозяином которого он когда-то был. Во-вторых, он — единственный император, который пережил собственную империю. Пространство для разговора об империи — это Рим, Колизей. В-третьих, человек, который разрушил границы. Соответственно, третье место — Берлин, Бранденбургские ворота, остатки Берлинской стены. Мы поднялись надо всем этим на кране. Стоим в люльке. Шесть утра, холодно, дождь, высота 30 метров. Я прихватил коньяк, чтобы выпить после съемки, но понял, что выпить надо перед ней…
— Когда происходит сближение с героем — во время или вне съемки?
— Вне. Кадр создает дистанцию. Иногда я специально показываю человеку, что в какие-то моменты не снимаю его. Это располагает. Когда-то я считал, что героя надо держать в неведении. Не то чтобы обманывать, а просто держать в неведении, чтобы он тебя не напрягал. Но десять лет назад я решил, что человек, которого я снимаю, должен понимать, что я делаю. Никаких фиг в кармане. Это очень действенный механизм. Я снимал Ельцина в момент, когда он только-только вышел на пенсию. Он еще не вполне понимал, что он пенсионер, и все еще чувствовал себя президентом. То, что он очень болен, было государственной тайной. Но я сказал, что зритель должен понимать, что Ельцин болен, иначе доверия к фильму не будет.
— Не было жалко Бориса Николаевича?
— Было. И даже очень. Я же видел, что он может нормально существовать лишь ограниченное время, а далее вступают медики. Так жить никому не пожелаешь. Тогда я сказал, что хочу показать его переход из одного состояния в другое. Он согласился.
— Горбачев, Ельцин и Путин как-то менялись перед камерой?
— Если такое было, это зафиксировано в фильмах. Я ведь не выключаю камеру. Скажу другое — я видел, как меняются люди, когда рядом с ними появляются их начальники, и как меняются начальники, когда оказываются в поле зрения своего начальства. Когда наши министры оказываются около президента, у них, наверное, спина потеет, не говоря уже о руках и лысинах... Понимаю, какой будет следующий вопрос.
— А каков ответ?
— Достаточно сказать, что на протяжении всех съемок я ходил в том же виде, что и всегда, — в джинсах и холщовом пиджаке.
— Интересно, а кому-то выпало в жизни счастье увидеть Манского в галстуке?
— Если я надену костюм с галстуком, то перестану быть собой. А если я перестану быть собой, как я смогу делать фильм о том, какой человек на самом деле? Тем более президент. Я вот что понял из общения с ними: те, кто чего-то добивается в жизни, добиваются этого в первую очередь за счет того, что хорошо видят других людей и знают им цену. Конечно, они сразу поймут, что к ним пришел человек в маске, и сами наденут маску. Вот я оказался в резиденции Путина, а у него, как и у меня и еще кое у кого, две дочки. Я своих иногда даже на ночь не могу домой загнать, только SMS-ки получаю. И как же две его девочки на выданье могут жить в этой клетке, где даже у пролетающих комаров берут отпечатки пальцев? Так вот, сколько я ни смотрю телевизор, я не видел Путина более естественным, чем когда он рассказывал о дочерях. Короче, если ты делаешь картину о человеке, то должен быть с ним предельно открыт.
— Но наверняка ведь вы оговариваете какие-то границы и правила?
— Это важный вопрос, но раз речь идет о влиятельных людях, то у них, коли что не так, есть инструменты воздействия — к примеру, на канал, по которому предполагается показать фильм. Предупреждая вопрос, отвечаю, что Горбачев даже не пытался вмешиваться. Со стороны Ельцина была попытка придать одному эпизоду меньшую значимость, но мне хватило одного разговора, чтобы отстоять свое решение. Что касается Путина, то по настоятельной просьбе ну очень влиятельных людей в фильм были введены микроклипы типа «президент за работой». Считал, считаю и буду считать это неправильным, потому что зрители и без того прекрасно осведомлены, что президент работает. Я не хотел, чтобы картину прикрыли, и придумал такие формальные клипы, которые легко изымаются. И все западные каналы, которые ее показывали, это и сделали.
— С кем из троих президентов был наиболее близкий контакт, кто из них был наиболее открыт?
— Открыты были все — насколько могли. Бывший сотрудник КГБ по определению не может быть открытым. Человек, который 10 лет просидел в вакууме, как Горбачев, более открыт, потому что хочет высказаться. А Ельцин вообще человек открытый. Он даже ходил по дому и собирал домочадцев, чтобы те не прятались от камеры, а то они, когда я пришел, все разбежались по своим комнатам.
— Меняется ли со временем отношение режиссера к своим работам?
— Я понимаю, отчего этот вопрос. Фильмы о президентах — далеко не лучшие мои картины. Сейчас, зная этих людей, я понимаю, какую можно было бы сделать о каждом из них картину — такую, которая могла бы вызвать интерес не только у телезрителей, но и у любой фестивальной аудитории.
АКТУАЛЬНО
