Она спит, вцепившись в мой рукав

Почти. Я даже не могла понять, чего именно мне не хватало для ощущения полноты жизни. Да и часто ли мы задумываемся о подобных вещах, постоянно куда-то опаздывая, что-то не успевая, мечтая просто приостановиться и не имея такой возможности?

Потом, видимо, устав ждать моего прозрения, провидение начало действовать самостоятельно. Не помню, что впервые натолкнуло меня на мысль, что девочку можно удочерить. Конференции усыновителей, рассказы и фотографии детей я видела, конечно, но на себя такой вариант не примеривала. Считала его запасным аэродромом для людей, имеющих репродуктивные проблемы, а себя я к таковым не относила.

Прошедшей осенью родительское движение «Сибмама» начало акции помощи дому ребенка, и сей факт почему-то очень меня задел. Я рассматривала фотографии с Праздника осени и впервые в жизни сожалела об отсутствии у меня актерских дарований.

И вот, уже будучи одной из сибмам, я запланировала свой первый визит в один из домов ребёнка нашего города. Признаюсь, успокаивала себя тем, что в любой момент могу развернуться и уйти. Было очень страшно впервые столкнуться с таким средоточием детского горя, увидеть его воочию, а не с экрана телевизора. Идея очередной акции была такая: сфотографировать каждого ребенка пару раз и сделать каждому фотоальбом, чтоб были у них во взрослой жизни детские фотографии.

Сказать, что дети меня поразили, — значит, не сказать ничего. Не подозревая о своем незавидном положении и, по всей вероятности, считая, что мир именно так и устроен, детки пытаются, насколько это возможно, радоваться жизни, в которой нет ни мам, ни пап, ни поцелуев, ни колыбельных, ни прогулок... Да много чего нет в их маленькой жизни. Я сфотографировала ребятишек из двух групп, потратив на это час, и ушла. Ощущение, что ты возвращаешься с разгрузки вагонов. Полная разбитость и опустошение. Себе пообещала, что больше никогда туда не вернусь. Меньше знаешь — лучше спишь, есть такая народная мудрость.

Ровно через три дня с фотоаппаратом наперевес я вместе с замечательным фотографом Аней Масловой стояла перед входом в дом ребёнка. Первым малышом, которого я увидела в группе годовичков, была Юля. Она очень внимательно посмотрела на меня и... на руки идти отказалась. Я не поняла тогда, но отсчет времени начался именно с этого момента. Мы отсняли еще три группы и ушли, опять разбитые и подавленные.

Дома, рассматривая фотографии, я впервые четко осознала, что спокойной жизни пришел конец. Юля смотрела на меня с экрана честными и строгими глазками. Понимаю, пропала. Любовь — она ведь и есть любовь, и не суть важно — к мужчине ли, к ребенку...

Промучившись несколько дней, все-таки решилась подойти к главврачу дома ребёнка. И вот я сижу в её кабинете, огорошенная информацией, что девочку, запавшую мне в душу, забрать ну никак не получится: девочка не отказная, мать прав не лишена, юридический статус не ясен и вообще все плохо — в лучшем случае можно через пару лет добиться какой-то определенности... Это был шок. Наивная, я полагала, что любого из этих детей можно забрать в семью, отогреть, обласкать и жить долго и счастливо.

Была еще одна проблема — мои домашние совершенно не разделяли моих мечтаний. Мои близкие и родные — мама и муж — прошли через все фазы: от полного неприятия самой идеи усыновления, через «ну, может, когда-нибудь потом», «давай подождем хоть пару лет» и до «ну если ты полюбила именно эту девочку, я тебя поддержу», «можно ли как-то ускорить процесс?». Отец тактично молчал.

Надо добавить, что мою свекровь вывезли ребенком из Ленинграда по Дороге жизни, все ее родные погибли, и девочку усыновила одна хорошая семья. И хотя свекровь долга перед человечеством в этой связи не ощущает, мой муж прекрасно отдает себе отчет, что все в жизни его мамы могло сложиться совершенно иначе. Думаю, это имело значение.

Потихоньку я собирала документы, параллельно пытаясь убедить родных в очевидных для меня вещах, навещая Юлю и ее друзей по несчастью пару раз в неделю и демонстрируя администрации дома ребенка и органам опеки и попечительства упорство асфальтоукладочного катка в намерении так или иначе дочку из ДР извлечь.

Медкомиссия. Меня сразило отношение медиков к вопросу, по которому я к ним обратилась. С меня дважды не взяли денег за изначально платный прием, два раза приняли без талона, принял врач с чужого участка без очереди. Магическое словосочетание «для опеки» делало совершенно невозможные вещи... В довершение всего мне заверили заключение в неприемные часы, путем длительных телефонных переговоров добыв откуда-то из недр поликлиники главврача. Все желали удачи. И даже милая дама в общественной приемной ГУВД отнеслась с пониманием и участием, чего за клерками этого уровня категорически не водится, судя по моему опыту. Так что слухи о человеческой черствости сильно преувеличены.

Теперь о моих детях. Мальчики. Я никогда в них не сомневалась. Поэтому даже не удивилась, когда мой средний восьмилетний сынок, опередив меня, долго и мучительно составляющую в голове текст беседы на тему «а нужна ли нам сестричка?», подошел ко мне с вопросом (дословно): «Почему мы не можем забрать хотя бы одного ребенка? Ведь это могла бы быть девочка...». Как говорится, я плакал весь... Я даже не знала, что он в курсе моих переживаний по поводу засилья мужчин в нашей семье... А ребенок не только сочувствовал мне и брошенным детям, он нашел простой и очевидный выход. Устами младенца... Старший сын давно привык, что родители не ищут легких путей, и к происходящему отнесся философски... От него, кстати говоря, потребовалось официальное согласие, и он меня удивил легкостью написания официального текста и четкостью формулировки. Не зря в школу ходит.

Тем временем я получила заключение о праве быть опекуном.
Я готовилась к бою. Узнала всё, что можно было неофициальными путями узнать о семье девочки, о ее многочисленных родственниках, о хронологии событий, приведших ребенка туда, где она оказалась. Провела много часов в рефлексии по поводу морального права забрать себе ребенка, мать которого не захотела подписать официальный отказ. Не буду описывать всё, что мне удалось узнать, могу только с облегчением сказать — моя совесть чиста. Ее прежней семье Юля была не нужна.

Приятно поразили меня специалисты из органов опеки и попечительства того района, к которому относился дом ребёнка. И если при встрече вам покажется, что они недовольны миром, собой, вами и еще тысячей вещей, гоните эти мысли прочь. Просто у них очень тяжелая работа. Не представляю, как можно радоваться жизни, годами выполняя обязанности инспектора отдела опеки. Но они тоже умеют улыбаться, я сама это увидела, забирая приказ об отчислении моей девочки из дома ребенка. Под опеку мне отдали ребенка без боя.

И вот мы дома. Юля сражает всех наповал своей писаной красотой, голливудской улыбкой и невероятным обаянием, причем первой жертвой пал папа, впервые увидевший дочь только дома. У нее совсем нет детдомовских привычек, она не желает сидеть на горшке, ложиться в кроватку и вообще слезать с рук, она так же капризна в еде, как ее двухлетний брат Вова. Она очень любит купаться и совершенно не боится воды. Очень настороженно относится к перспективе пойти на прогулку — не хочет выходить из квартиры, вопросительно заглядывая в лицо в ожидании обещания вернуться с прогулки сюда же. Спит на руках, вцепившись в мой рукав и не желая отпускать его, даже погрузившись в глубокий сон. Она имеет совершенно ошарашенный вид, наблюдая Вову за употреблением грудного молока, смотрит внимательно и очень серьёзно...

Состояние, в котором я пребывала первые дни после «рождения» дочери, я бы охарактеризовала как внутренний комфорт. Мир переливается красками, за окном весна, все наши дети с нами. И сегодня я хочу поблагодарить всех, кто шел со мной рядом по этой дороге, поддерживал, утешал, делился опытом и радовался за нас, был готов выслушать, помочь и проконсультировать.

Я вас всех очень люблю!