Долгий путь в эвакуацию

Наше правительство решило перебазировать значительную часть кораблей Балтийского флота в порты Эстонии и Латвии. В связи с этим мой отец был переведен служить из Кронштадта в Таллин. В октябре 1940 года многие семьи, чьи отцы и мужья стали служить в Таллине, на корабле «Сибирь» были доставлены к новому месту жительства. Кстати, этот грузопассажирский пароход 22 июня 1941 года доставил очередную партию грузов в Гамбург, где члены экипажа были арестованы.

Утром 22 июня 1941 года наша семья сидела за столом и обедала, когда и услышали речь Молотова о том, что фашистская Германия без объявления войны напала на нашу страну.

Большинство военнослужащих в нашем окружении знали, что рано или поздно войны с Германией не избежать, и все же для многих она была неожиданной. Из маминых рассказов я знаю, что некоторые на полном серьезе полагали, что мы разобьем фашистов одним махом, но очень скоро эти иллюзии улетучились.

Мама от многих не раз слышала, что Гитлер скоро наберется сил и тогда... Ее знакомая, русская, но родившаяся в Таллине, знавшая не только русский и эстонский языки, но и немного немецкий и шведский, не раз уговаривала маму уехать в Россию, так как, мол, скоро Гитлер нападет.

На мамин вопрос одному рабочему из близрасположенной карандашной фабрики: почему они — рабочие — не занимают предоставленное им советской властью хорошее жилье, он ответил, а рядом стоявшие другие рабочие утвердительно закивали, подтверждая его слова, что этого нельзя делать, так как скоро вернутся хозяева этих квартир, и тем, кто их занял, придется плохо.

Не помню, какого именно числа нам позвонил отец и сказал, что вскоре к нашему дому подъедет грузовая машина и нам надо срочно собираться: нас отвезут в Ленинград. Мама наскоро собрала несколько чемоданов, одела на нас по нескольку одежек. Вскоре постучали.

Сообщили, что на улице нас ждут машины и чтобы мы поторопились. Мама вначале посадила в кузов грузовика нас, а потом стала подавать чемоданы, но вошло всего два или три, а остальные пришлось оставить...

Кто-то из сидевших в машине сказал, что было бы неплохо, если бы нам выделили охрану — мало ли что может случиться в дороге. Мама тут же спрыгнула с машины и позвонила кому-то. Ей пообещали выделить в качестве охраны троих краснофлотцев (по числу машин) и указали место, где они будут ожидать нас. В том месте нас действительно ожидали три моряка с полуавтоматами и какой-то командир.

Убедившись, что мы и есть те самые, кого надо сопровождать, он дал команду, и парни ловко забрались в машины. Было очень тесно, и казалось, что невозможно кому-то еще разместиться в машине, но все дружно потеснились и освободили место для них.

Не помню всех подробностей нашего путешествия, но отчетливо запомнил один эпизод. Когда мы проезжали недалеко от хутора, расположенного около леса, оттуда по направлению к нам побежали несколько человек, держа в руках какое-то оружие. Мама предложила краснофлотцам встать во весь рост и показать бегущим свое оружие. Они так и сделали. Это, очевидно, отрезвило бежавших, и они остановились, что-то крича нам вдогонку.

Около какого-то военного учреждения мы остановились, и каждой машине был указан адрес, где нас уже ждут, и были указаны даже квартиры, какой семье в какую квартиру вселиться. Наша машина была направлена на улицу Чаплыгина, где нас и высадили. Хозяева этих квартир нас уже ожидали и помогли расположиться на новом месте. Что-то из мебели уступила хозяйка жилья, кое-что на другой день привезли из КЭЧ, кое-что дала мамина сестра. Нам была выделена комната в двухкомнатной квартире на втором этаже. Мама, пережившая голод в Питере в 1918 году, стала готовиться «на всякий случай» к худшему и занялась закупкой различных продуктов. Нам они не понадобились, а вот хозяйку этой квартиры и ее сестру спасли от голодной смерти.

Мама думала, что на этом наши путешествия окончились, но она ошиблась. В конце августа до нас дозвонился отец, от которого до этого не было никаких известий, и сказал, что по приказу командования семьи всех военнослужащих должны быть эвакуированы, поэтому ждите — за вами опять приедут машины и отвезут к сформированному уже составу, который нас и доставит в глубокий тыл. У многих ленинградцев было такое настроение, что, мол, никуда мы не поедем, а если суждено погибнуть, то уж всем вместе. И вскоре за нами опять приехала грузовая машина и вместе с другими отвезла к ожидавшему нас железнодорожному составу. Мама многих из женщин знала по Ленинграду, Кронштадту и Таллину, поэтому заняли вагон почти все знакомые меж собою. Какое-то время ждали команду, когда и куда ехать, наконец такая команда поступила, и наш состав тронулся в путь-дорогу, в тревожную неизвестность...

Много было самых различных впечатлений от того путешествия, но самым запомнившимся был день, когда наш состав подъехал к станции Мга. Горела сама станция, горели многие составы, даже те, на которых были четко изображены в белых кругах кресты, которые указывали, что это санитарные поезда... По-моему, именно в тот момент я услышал слово «фашисты», произнесенное кем-то с гневом и болью. Несколько фашистских самолетов то и дело пикировали на стоявшие на путях составы. Не понимая даже в малой степени, какая угроза нависла над нами, мальчишки высовывались из вагона, стараясь все увидеть. Конечно, и я не был исключением... В какой-то момент я увидел в кабине немецкого самолета летчика, летевшего на бреющем полете, почти рядом с нашим вагоном. По моим детским воспоминаниям, он улыбался, а на шее у него развевался белый шарф или кашне...

Взрослым стало страшно. Кое-кто запаниковал... Но нам повезло — состав оказался самым удаленным от станции, а главное, нам попался очень хороший машинист паровоза. Видя, что творится на станции и что семафор открыт, он не стал останавливаться и поехал дальше, то наращивая скорость, то резко тормозя, так как за нашим эшелоном увязался один из немецких самолетов, обстреливая из пулеметов, и даже сбросил несколько бомб... Вскоре самолет отстал. Наверное, у него закончился запас боеприпасов или было на исходе горючее.

Когда стало темнеть, состав остановился, и все выбежали из вагонов. Никто не пострадал. Только на паровозе было несколько незначительных пробоин да у последнего вагона, в котором везли продукты для всех нас, оторвало угол крыши.

Женщины бросились благодарить машиниста и кочегара. Машинист же, очевидно, сильно переволновавшись, обратился к ним: «Женщины, миленькие, у вас не найдется чего-либо пожевать. Мы с парнем с утра ничего не ели!..» Пассажирки ближайших вагонов бросились доставать из своих запасов все, что было, чтобы накормить наших спасителей.

Моя же мама обратилась к коменданту состава, майору интендантской службы, и попросила его выделить для машиниста и кочегара хоть что-нибудь из съестного. Он начал было говорить, что все продукты предназначены для нас и их не так уж много, но одна из женщин уже открыла дверь в этот вагон и стала подавать кочегару хлеб, колбасу, консервы, сгущенку и что-то еще. Майор, стоявший рядом, все шептал ей: «Да хватит вам, остановитесь!..», не стесняясь того, что кочегар и машинист слышат его.

В дороге мы были больше месяца. Когда мы поехали по территории Казахстана, в городах, мимо которых мы проезжали, отцепляли то один вагон, то другой. В Алма-Ате, по-моему, никого не оставили, так как он к этому времени был переполнен эвакуированными из других городов. Наш вагон отцепили на станции Уштобе, откуда нас на машинах доставили в районный центр Талды-Курган.

Там мы прожили с сентября 1941 года по август 1945 года. Там я окончил 4-й класс, но летом 1942 года поступил в слесарную мастерскую местной МТС, где промывал детали разобранных двигателей и моторов... Зимой стало работы меньше и я устроился (точнее — мама меня устроила) в сапожную мастерскую местного промкомбината, где и проработал до весны 1944 года. Мамина знакомая посоветовала ей перейти мне в колхоз «Новый быт», что я и сделал. Главной моей заботой с тех пор стало наносить ведер двадцать в колхозную пекарню и нарубить два воза хвороста. Одна из пекарей (две другие были недобрые) нередко угощала меня отеками от хлебных форм. Это была такая вкуснятина!..

Нередко мне доверяли отвозить артистов, эвакуированных из разных городов Украины, на полевые станы. Пели и читали патриотические стихи, но по дороге туда и обратно пели такие частушки, что уши горели не только у меня, но и у лошадей.

К концу войны стало жить немного получше, главным образом, посытнее, и мама настояла, чтобы я пошел в школу, что я и сделал. Весной 1945 года окончил 5-й класс.

Нашей семье повезло — отец не погиб, хотя и был несколько раз ранен. В конце июля мамина сестра выхлопотала нам вызов, и мы выехали в Ленинград. Ехали через Москву, куда мы прибыли как раз в день победы над Японией. Вся Москва высыпала на улицы. Все смеялись и плакали, плакали и смеялись, обнимая и целуя военных с орденскими планками, а потом, зацелованных, подбрасывали их вверх и опять обнимали и целовали, не зная, как еще выразить им свою бесконечную благодарность...