Бабник

Почудачит два-три раза за ягодный сезон, есть о чем до следующего лета Егору вспомнить, а соседкам — судачить. Случилось так, что последней «встречницей» его стала я...

Бабник явился к нам к ужину. Мягко, словно кот, прошел в кухню:
— Здравствуйте, я без стуков и бряков.

Отец пригласил гостя к столу. Тот быстро охватил взглядом-молнией всех и вся, омыл под краном руки, промокнул их узорно обвязанным носовым платком. Обхватил табурет ногами в черных носках-самовязках, вздернул вверх ласточки-брови, побелевшие от прожитых лет:

— Бабуля Нинуля тоже баловала меня варениками с вишняком. Догадались уже, зачем пришел? Свозил бы гостью на свои поляны, если назавтра доверишь, отец, дочку мне.

Я была обречена с согласия родного отца...

Часов в девять утра к нашим воротам подъехала серая лошадка с ладной телегой. Путь гостя к столу был прежним. Егор ворковал и попутно ел. А может, наоборот:

— Вкусные блины. Бабуля Нинуля тоже иные творожила. Но пора нам: роса сошла, день нашла.

Мы уселись на высокую телегу. Дед Егор скомандовал Карьке:
— Маршрутное такси, нас подвези.

Казалось, Карька запомнила дедовы пути-дороги, поэтому брела без понуканий. Проехали село, затем Егоров хутор из пяти домов. Егор не умолкал. Бабник, похоже, еще тот. За десять лет вдовства — две ленинградки, москвичка, по одной из Воронежа, Курска, Харькова, Орла, три из Липецка. Такое количество «встречниц» дедок объяснил просто:

— Старость надо с надежным человеком встречать. То замужние встречались, то начисто городские. Разве они способны деревенский дом да огород вести? Иные испытаний моих не прошли.

Я держала корзину, которую смастерил Егор. В ней были две неравные части. Дедок объяснил:

— В левую изгородку будешь ягоды складывать, в правую — грибы откладывать.

Через десять минут я уже знала, что мастер он на все руки, а значит, жених и хозяин тоже еще тот пропадает. Кто, если не он, пимы бабулькам-хуторянкам подошьет, сапоги резиновые заклеит, овечку в мясо превратит, шкуру засолит и выделает, изгородь и погреб поправит.

Не бабник Егор. Художник. Любая ягодка для него — женщина. Не рассказывал — картины рисовал:

— Одна щечка алая, вторая тоже, посередине — крапинки. Как у Марии родинки на носу.

Хороша и добра соседка, но на два десятка старше Егора. Какая, мол, в старости ему опора?

Следующая картина: гордячка-учительница. Тракториста Мишку — по шее, шофера Ивана — по загривку, ветеринара Петра — под зад своей круглой коленочкой. Через пять лет подвянет-подсохнет, как эта клубничка-девичка. Экая безрассудная учительница!

Дедок в молодости любил громких и видных, как Зыкина. Женился — не смотрел на чужих. Овдовел, вскоре остарел. Теперь на поляны возит тех, кто на перекате лет.

Не только приходилось слушать, еще и отвечать, умею ли солить-мариновать, что люблю варить, руками стираю или как, на что в первую очередь деньги трачу. Спросила, что приключилось, он загадкой в ответ:

— Во рту горе мое пищит, в ухе — трещит. В глаз летит, во рту сидит, не жуешь, но плюешь. Верно, мошка. А ты помоги немножко.

Завернула Егору веко, вожу дедовым платочком с узорчатым кружевом — не вижу мошку-разгадку. Усмехнулся:

— Испытывал, жалостливая ли, ловкая ли. Ленинградка солиднее тебя годами, но ноль внимания на мою сорину.

Смотрю, сел дедок на траву, голову опустил. Ошиблась я, думала, опять чудинка — оказалось, грустинка:

— Сколько годов, гостья, свою Нину только во сне видал. Впервые она ягодкой мне явилась.

На меня печально смотрела длинненькая, увядающая ягодка. К ней приникла другая, чуть пониже. Рядом — россыпь ягод. Егор рассуждал тихо и скорбно:

— Я всегда был ниже Нины и величием, и годами. И детков тоже любил, и теперь по ним тоскую, хотя среди троих — двое от боевого друга. Погиб он, я поклялся вдову с пацанами взять. Хозяин же, поди, своим речам. С Урала привез — на Белгородчину. Много ягод — так тут и наши мальчишки, и друзья ребятишечьи. Нина, гляди, тоненькая. Болела, похудела в конце своих концов. Не видел раньше мужского пола в клубниках, переворот произошел. Ясно, знак дает жена.

Не знаю, любила ли Нина, просто считалась ли с Егором. Но точно: замену такой жене трудно сыскать. Рубах накупила про запас. А как, мол, если чувствовала, что вдруг овдовеет, не женится, до обновок ли будет. Фуражек нашила, чтоб солнце не пекло ему голову, носки навязала и начинила табаком, чтоб моли не мололи. И уснула однажды, не дождавшись ночи.

Печальный был наш обратный маршрут. Затосковала и Карька. Лошадка, не поднимая головы, везла нас на дедов хутор. Карька остановилась у небольшого в три окна дома. Оказывается, стекла в них отмывала соседка Елизавета. Лоскутной коврик у двери — Марии работа. Свежевыбеленная печка — Надеждин труд. Печенье на столе — Зоина забота.

На стене — фотография. У Нины продолговатое лицо. На ладонь пониже — Егор. Тут же ребятня.

Четыре бабульки явились вскоре. Дедовы соседки были в пестрых фартуках — ежегодно 8 марта приносит Егор каждой бабуле кусок ткани, а Мария шьет. На головах бабулек — платки, тоже обязательный его подарок на день рождения.

— Как всегда сегодня будет. За гостью выпьем и за всех нас. И в последний раз так. Сибирячка — последняя бабонька у меня. Видение было — Нина знак дала. Теперь никаких бабок, кроме вас, соседушки. А экзамен-испытание сибирячка хорошо сдала. За что ей подарок прилагается.

Встала Елизавета, подошла к закутку, достала оттуда баночку с медом, мне отдала дедов подарок.

* * *

Прошел год, и я опять приехала на Белгородчину. Ходила в гости к бабулькам. Скучно стало, жалуются. Карьку дед отдал сыну. На полянах ягоду всю подряд вырывают, бабулькам не оставляют. А дедок, оказывается, клубнику и не любил.

Бабником все равно зовут Егора. Он, случается, рассказывает мужикам о своих «встречницах».

Увидел меня. Улыбается:

— Последняя моя встречница приехала.

Как пью чай с медом, так вспоминаю подарок бабника.