«В Польше, о Польше, по-польски»

Лучше всего ему удались фильмы, связанные с военной темой. Это ведь и его молодость. Реально участвовать в Сопротивлении Вайде не довелось. Но боль того времени навсегда впечаталась в принесшие режиссеру мировую славу «Канал» (1956) и «Пепел и алмаз» (1958).

Второй взлет в кинематографе у него произошел в разгар эпохи застоя и возникновения польской «Солидарности». Это «Человек из железа» (1981, «Золотая пальмовая ветвь» в Канне) и «Дантон» (1982, Франция, премия «Сезар» за режиссуру). Причина успеха: режиссер не любит быть рупором «наших» или «ваших», а ищет глубинные мотивы поступков личности на фоне социальных катаклизмов.

После «Человека из железа» и введения в Польше военного положения пан Анджей несколько лет жил во Франции и Германии — работал. Эмигрировать не стал. Сам же и объясняет, почему при всех «нестыковках» с властями он никуда из Польши не уехал:

— О некоторых проблемах невозможно говорить на чужом языке... Все, что я имел сказать, было во мне, в Польше, о Польше, по-польски. Я прекрасно знал, что, если уеду в Америку, там никого не заинтересует то, что я хочу рассказать. Так зачем было туда ехать?.. Что я имел сказать об Америке? Таким образом, я стал тем, кем стал: режиссером заметным, но «маргинальным». Потому что в первую очередь я обращаюсь к польским зрителям. В Польше артист, художник, режиссер должен быть частью большого целого. Такова традиция.

Великим режиссерам свойственно выводить «из народа» на большой экран замечательных артистов. Так и Вайда стал отцом для многих начинающих. После исторического «Пепла» (1965) Даниэль Ольбрыхский, в общем-то разгильдяй и хулиган, стал любимцем Польши, актером высочайшего класса. Ранее он «сделал» и самого Збигнева Цыбульского. А впоследствии — Кристину Янду, Анджея Северина и других артистов польского кино.

Нынче Вайда собирается снимать фильм о трагедии в Катыни, когда в начале Второй мировой войны НКВД расстрелял несколько тысяч польских офицеров, сдавшихся в плен. Одним из них был отец режиссера.

— Мне ясно, что я не должен снимать личную историю — свою детскую тоску по отцу, свое долгое мысленное общение с ним. Катынь — национальная трагедия, такая же, как Варшавское восстание или холокост... Эта история одновременно тотальная и безликая — и в том, что касается жертв, и в том, что касается палачей. И те, и другие были в каком-то смысле слепы и даже, должен сказать, невинны. Как в античном театре, их судьбой распоряжался Олимп, то есть в данном случае — Кремль...

...Если припомнить все сделанное Вайдой, то приходишь к пониманию, что тема борьбы человека с роком, с судьбой является главнейшей в его творчестве. Зрителям остается надеяться, что, работая над этой темой, Вайда выйдет на новый виток, новый взлет.

— Такого адского сопротивления материала я еще ни разу не встречал, — признается режиссер, — и если я не создам этот фильм, он все равно возникнет... Я хотел бы, чтобы фильм стал российско-польским.