EUR 105.8090 Записки адвоката: гегельянская защита
Нарочно не придумаешь. Наша новая рубрика — возрождение старого доброго фельетона. Все имена изменены, события реальные, наше время. Будем признательны читателю за отклики
Нет беды страшнее, чем защищать ученых. В суде они беспомощны, как трансгендеры перед деревенским туалетом.
Каждое произнесенное ими слово снимает все сомнения о форме вины и ее объеме. А когда они невиновны, начинают предполагать, что приговор должен быть обязательно оправдательный. Хотя какая-то логика в этом есть. Я говорил Игорю Петровичу… Уже пообщавшись с ним тесно и ясно осознавая главную угрозу, говорил: «Я вас умоляю. Не возникайте. Чем оглушительнее вы будете молчать, тем тише прозвучит ваш приговор».
Игорь Петрович решительно пообещал мне не мешать. И на первом же судебном заседании после слов судьи «прошу садиться» он устремил сухую профессорскую длань к двуглавому орлу и, не замечая появившиеся у меня признаки инфаркта, выдал:
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров,
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков!
«Теперь все будет в порядке» — думаю, именно это было у него в голове, когда он садился. Все поняли: заседаний будет не два. В обращенном ко мне взгляде судьи ясно читались два вопроса. Первый — процессуальный: поддерживаю ли я данную позицию? Второй — женский: не я ли вооружил подсудимого этой забавной лирикой?
— Это сочинил первый министр юстиции Державин, — сообщил телепат Игорь Петрович из клетки. — И вообще, товарищ судья, я хотел бы выразить протест. Вот, значит, смотрите сюда…
Судья погрустнела.
Прошло два месяца. Первый раз в жизни я бился в судебном заседании не с государственным обвинителем, а с подсудимым. Игорь Петрович выстраивал против меня многоярусную защиту, я переходил с уровня на уровень. Он приводил доводы, я их опровергал. Подсудимый цитировал в процессе Шопенгауэра и Ницше. Он сколотил из этих подонков банду, и она угрожала моей репутации. Игорь Петрович считал, что помогает своему адвокату. В своем непреоборимом желании уберечь профессора от уголовной ответственности я выглядел настолько убедительно, что убедительнее меня был только Игорь Петрович в своем желании себя посадить. Прокурор мудро молчал. Ему просто нечего было сказать после Игоря Петровича.
А вся возня вот, значит, из-за чего случилась… Стукнул Игорь Петрович на конференции философов оппонента по голове. И не чем-то мягким вроде ладошки, и не любя, в смысле — шутя. А бюстом Вольтера и с целью вбить идеи вольтерьянства в голову своему оппоненту как можно глубже. Бюст на столе президиума идентифицировал масштаб конференции — не менее килограмма. Такие вещи нельзя держать на столе, когда у профессуры нет единого мнения. Кто-то восхищенно шепнул в президиуме секретарю, мол, одно удовольствие Петровича слушать. Кто теперь скажет, что именно услышал Игорь Петрович. Грохот, с которым сошлись два чугунных лба, ходил эхом под сводами аудитории до приезда полиции.
Прошел еще месяц. В трех кряду судебных заседаниях подсудимый профессор-философ допрашивал эксперта-философа. Тому и другому хорошо за шестьдесят. Возраст, когда проще завести девушку, чем расстаться с убеждениями. Они произносили слова, о существовании которых я не догадывался. Они делали из них предложения и ими разговаривали. После каждой произнесенной фразы хотелось встать и перекреститься. В поведении секретаря судебного заседания стали распознаваться нотки психоза. Она требовала писать ей на бумажке если не вопросы, то хотя бы ответы.
А философы все говорили и говорили. Мир уже не мог оставаться прежним. У меня начались панические атаки. Один из конвоиров писал жене: «Мon cher, что у нас сегодня на десерт?» Поднявшись для возражения, прокурор неожиданно для себя употребил слово из словаря Брокгауза и Ефрона. То ли «модуляция», то ли «монизм». Не договорив, сел и затосковал. Ближе к прениям судья вдруг спросила Игоря Петровича: «Ну, и где сейчас автомобиль?»
Ее взгляд был шире Вселенной, фосфорным светом светились в нем планеты. На одной из них Игорь Петрович, вместо того чтобы бить коллегу Вольтером, угонял чью-то машину. Было очевидно, что судья в ином пространственно-временном континууме и коридоры времени закрылись. Начало прений растормошило дремлющую во мне вегетососудистую дистонию.
— Истоки судейского невежества легко отыскать в гносеологии Парменида… — так начал свое выступление Игорь Петрович.
— Софистика!.. — вскричал, подскочив, потерпевший. — По-вашему, элейская школа отрицает идею пространственной протяженности?!
— Давайте соблюдать порядок!.. — предложила судья.
— Не мешайте, пусть говорит! — и Игорь Петрович фривольно поставил ногу на скамью подсудимых. — Сейчас увидите, как он увязнет в гегельянстве Кайзерлинга!
Я окончательно убедился, что заниматься философией, не привлекая внимание санитаров, невозможно.
…Он сидел в моем офисе и говорил:
— Ну, что такое штраф… Это полное поражение. Я разорван, смят и обесчещен. Как учебник Поливанова для бесписьменных народов...
Он говорил, а я смотрел на тяжелую статуэтку Фемиды на углу своего стола.
АКТУАЛЬНО
