EUR 108.8705 «Перед смертью видел во сне печеную картошку», - сибирячка рассказала правду о блокаде Ленинграда
27 января — день снятия блокады Ленинграда
Из Санкт-Петербурга «Советской Сибири» переслали письмо, когда-то написанное нашей землячкой, жительницей села Венгерово. Это подлинно человеческий документ. Автор письма Нина Петровна Гуляева (Репова) родилась в 1932 году, вместе с семьей оказалась в 1941-м в осажденном Ленинграде. Ее впечатления о трагичном и героическом блокадном времени мы и предлагаем вниманию читателей.
«Будет тяжело, держитесь…»
«До войны жили мы на 3-й линии Васильевского острова, в квартире 10 дома 26, на четвертом этаже пятиэтажки, — пишет Нина Петровна. — Рано утром 22 июня 1941 года папу вызвали в военкомат, и он ушел на фронт. В августе маме позвонили и сказали, что мы можем увидеть папу. Он приехал получать танки на Кировском заводе. Утром рано мы все расположились на пустых ящиках у ворот завода. Накрапывал дождик, дул холодный ветер. Из ворот вышел мужчина и спросил, к кому мы. Через несколько минут он вынес плащ-палатку. Мы сидели вокруг мамы под палаткой. Сестра Галина осталась под зонтиком. Я плотнее прижималась к маме, чувствовала ее тепло и думала: как хорошо, что она есть у меня и что она рядом. Вдруг раскрылись ворота завода, и на площадь с лязгом выкатились танки. Помню номера КВ — 32, 33, 34… На броне еще не высохла краска — завод работал на войну.
Из люка переднего танка вылез высокий человек в шлеме и черном комбинезоне. Сбоку у него на ремне была планшетка и кобура. Это был папа. Он сказал: «Евдокия, будь умницей, советуйся с бабушкой Прасковьей, она мудрый человек. Девочки, вы уже большие (Гале 14 лет, Зое 11 лет, да и мне десятый год шел) и можете помогать по обороне города, где потребуется и на что хватит сил. Здесь будет очень тяжело, держитесь вместе». Быстро простился и уехал.
Галя пошла в военкомат проситься на фронт. Но ее направили работать на станке в мастерскую ремесленного училища. Мама на оборонных работах копала землю. Мы с Зоей дома ухаживали за больной бабушкой и маленьким братом. Выходили во двор и вместе со всеми носили песок и доски на пятый этаж. Пока стояла хорошая погода, сгребали сухой песок и заносили в подъезд в угол напротив лестницы.
Мама приходила домой усталая с лопнувшими мозолями на руках. Зоя омывала ей руки марганцовкой, а я дула ей на мозоли, бинтовала, гладила, прижималась к мозолям щекой. Кажется, что чувствовала ее боль. Бабушка нас маме хвалила, что мы все успеваем по дому и что не отказывались во дворе работать. Даже Гена за нами увязывался — сгребать в кучи сухой песок. А ему было четыре года. Мама довольная гладила нас по головкам забинтованными руками.
Земля содрогалась
8 сентября 1941 года начались бомбежки. Выли сирены, гудели самолеты, слышался визг летящих бомб. Взрывы, страшный грохот, дым пожарищ. В бомбоубежище мы ходить перестали, так как бабушка болела. А я без нее идти не соглашалась. Сначала было очень страшно, но потом привыкли. Ко всему человек привыкает.
Начались холода. Сгорели Бадаевские склады с запасами продуктов. Мы ходили туда после и соскребали землю, пропитанную маслом и расплавленным сахаром. Потом эту землю кипятили, отстаивали и пили эту жижицу (мы ее называли бадаевским кофе) — хоть какие-то питательные вещества для организма. Потом бомбы попали в электростанцию, отключили тепло, воду, свет, канализацию. При бомбежках содрогалась земля, скрипели стены, с них осыпался иней.
Умерла бабушка. Она заранее со всеми простилась, помолилась и сказала, что будет умирать и чтобы ее не тревожили. Сказала, во что ее одеть, в какое одеяло зашить (гробов не было). На одеяло пришивали белую тряпочку, на которой писали адрес, фамилию, дату рождения и смерти.
Фото с сайта altaikdm.ru
Однажды пришел к нам дядя Миша Збруев, муж маминой сестры. Они жили недалеко от нас. Он был сапером. Принес два полотнища брезента и попросил маму сшить их на ручной машинке в одно полотно. Оно нужно было для отгораживания места работы при обезвреживании бомб. Мама была уже очень слабая. Она сказала, что сделает, если хватит сил. Она сидела на диване в подушках, перед ней на табуретке стояла машинка и строчила, как пулемет, с трудом пробивая мерзлую ткань. Мы с Зоей стояли на коленках и поддерживали голыми руками холодный, как лед, брезент — из варежек он выскальзывал. Мама часто останавливалась. Минутку отдохнув, опять начинала шить. Нам не хватало силы удерживать тяжелые полотнища. Казалось, что этому не будет конца… Теперь, когда мне приходится делать трудную работу, я вспоминаю, как мы шили брезент, и работа кажется уже легче.
«В конце месяца я умерла»
Аннушка Щёлокова, наша соседка по квартире, перевезла к себе двух сестер и брата. Родители их умерли, они и сами уже не поднимались. У нас был большой бабушкин самовар, а в комнате у Анны — камин. Она предложила собраться вместе в одну комнату. Анна с Галей ходили на крышу дежурить, стояли в очереди за пайком и ездили на Неву за водой. Мама разогревала самовар, если было чем — все пожгли, в том числе и большую библиотеку. Мы с Зоей ухаживали за больными: она следила за чистотой, а я протирала мокрой марлей им лицо и руки.
Однажды Галя несла воду по лестнице, поскользнулась на ступенях, покрытых льдом, и разлила воду. Мы с Зоей пошли посыпать лестницу, ноги не держали, и я скатилась на лестничную площадку второго этажа. Боли совсем не чувствовала (чувствительность вернулась только в эвакуации, где я получала усиленный паек). Ходить я совсем перестала. Паек опять урезали. Иждивенцы стали получать 125 граммов хлеба. Гале стало трудно ходить.
В январе врач мне в карточку записала: третья стадия дистрофии. А в конце месяца я умерла. Галя пошла за врачом в детскую консультацию. Мама с Аннушкой стали растирать мне грудку и лить в рот немного теплой воды. Пришла врач, осмотрела. Послушала и сказала, что я мертва от полного истощения организма. Меня начали переодевать. Где-то рвануло, тряхнуло, меня выронили на пол, я икнула. Мне хотелось открыть глаза, но они не открывались, хотела пошевелить руками — не получалось. «Смотрите, у нее дрогнули реснички!» — не унимался Толик. Мама опять стала растирать мне грудку, и на лицо мне капнули ее слезы. Я хотела сказать, чтобы она не плакала, и у меня шевельнулись губы. «В какое одеяло ее зашивать будем?» — спросила Галя. Мама засмеялась и сказала, что я просыпаюсь от смерти.
В тот же день мама отправила Галю к женщине, которая хотела купить у нее беличью шубку. За шубку Галя получила вязанку дров, два килограмма пшена, бутылку оливкового масла. Это нас спасло. Больше у нас ничего не осталось ценного, чтобы обменять на продукты. В феврале умер Толик. Он рассказал сон, что ел картошку печеную. «После войны поеду в лес и напеку картошки», — сказал он, потом уснул и не проснулся. Оля умирала весной. Она болела. Какая она была красивая! Анечка сидела рядом и плакала…
Из Ленинграда в Чаны
Город готовился к уличным боям. На углу нашей линии стояла башня, вокруг нее лежали мешки с песком. Нас эвакуировали из города. Когда на барже переправлялись через Ладожское озеро, а оно большое, как море, налетел немецкий самолет и сбросил бомбы. Они упали в воду, взрывной волной смыло нашу сумку. Там были ложки, вилки и фотоальбом довоенных лет.
Фото с сайта altaikdm.ru
От Ладоги до станции Чаны мы ехали поездом в двухосных товарных вагонах, приспособленных для перевозки людей. К составу были прицеплены два пассажирских вагона с тяжелоранеными. В наш вагон зашел военный врач и попросил помочь ухаживать за ними. Пошла наша Галина. Ей уже шел шестнадцатый год — она была взрослая. На остановке она принесла целую наволочку окровавленных бинтов — стирать. Тетя Наташа грела воду. Мама стирала и просушивала, мы с Зоей сидели на нарах и скручивали бинты в рулончики.
Приехали на Урал. На остановке к нам в вагон пришел военврач. Он принес котелок с гороховым супом. «Где мои помощники?» — спросил. Мы трое сидели рядышком, свесив ноги. «Кто из вас Нина?». Наверное, Галя что-то рассказала ему. Я подняла вверх руку. Рука тонкая, а кисть, как у боксера перчатка — цвета молочной сыворотки. Лицо без мышечной ткани. Щеки впалые, в складках кожи. Он заплакал. Человек, который видел людей умирающих, искалеченных. Значит, я была страшнее страшного.
Мы ехали в Алтайский край, но в Чанах в наш состав стали грузить лошадей, сено и новобранцев. Подъехали грузовые машины с солдатами.
В эвакуации тоже жилось несладко, но не было войны. Народ разный, но в основном хорошие люди. Летом пололи и продергивали сахарную свеклу и турнепс. Сгребали сено. Осенью на несколько дней оставляли занятия в школе, и ученики копали совхозную и свою картошку. Я так радовалась жизни, тому, что с трудом, но без посторонней помощи хожу и работаю. Приходилось есть крапиву и лебеду. Весной собирали мерзлую картошку и пекли оладьи. Галина их тошнотиками называла. В основном вся тяжелая работа легла на плечи женщин.
Папа вернулся с фронта в конце 1945 года — с пробитым легким, нашпигованный осколками. Ему было 39 лет. Умер в 1950 году. Нет уже в живых мамочки, сестер Гали и Зои. Но я счастлива, что прожила жизнь, уготованную мне свыше, счастлива, что у меня есть муж, с которым прожила уже 58 лет, два сына, внук, две внучки, правнук. Счастлива, что мне везло на хороших людей, счастлива, что красавица Сибирь стала моим вторым домом. 27 января у меня тройной праздник: снятие блокады любимого Ленинграда, день моего «пробуждения» от смерти и день моего ангела. В этот день я на плите пеку картошечку и поминаю всех.
Нина ГУЛЯЕВА, село Венгерово»
АКТУАЛЬНО
