EUR 107.4252 Дмитрий Сошников: Чудеса изумляют по-прежнему, как в детстве
Дмитрий родился, вырос и живёт в Новосибирске. В 2005 году окончил Новосибирский юридический институт (филиал) Томского государственного университета, работает по специальности — юристом.
Ребёнком читал всё, что попадалось под руку, — от детских книжек до научных монографий. С особым удовольствием знакомился с книгами о космосе, о компьютерных технологиях и разных загадочных явлениях жизни. Детское удивление перед чудесами природы и машинной цивилизации Дима сохранил до сих пор.
Первые литературные опыты начал в шестнадцать лет, продолжил их в институте, однако скоро последовал длинный перерыв: учёба, а после работа и семья занимали всё время. И всё же потребность сочинять тексты вернулась, причём с новой силой.
Последние два года Дмитрий Сошников активно участвует в сетевых конкурсах фантастических рассказов. Его тексты выходили в финал «Рваной грелки» и «Лаборатории фантастики».
Перед вами – литературный дебют молодого автора: это его первая официальная публикация. И, разумеется, не последняя.
Там, где нужнее
К концу дня Сергей почувствовал себя вычерпанным до донышка. Силы иссякли. Весь день – за компьютером, за телефоном, за бумагами: срочная работа, всё на нервах, даже веко дёргаться начало. Рядом с компьютером – регулярно пополняемая стопка новых заданий. Кофе больше не бодрил уставшие синапсы, девять таблеток пирацетама за день сгорели в печени, как бензин. День – сумасшедший круговорот, марафонский забег в беличьем колесе сансары, когда доползаешь до дома лишь затем, чтобы упасть и умереть на несколько часов. Утром будильник отпразднует воскрешение и пошлёт вновь выполнять функцию отца-мужа-работника, бежать взапуски со временем, есть на ходу, спать в обед, всюду опаздывать и постоянно успевать перед закрытием, бесконечно решать задачи, падающие с какой-то сюрреалистичной частотой и скоростью, как фигурки на девятом уровне тетриса. А потом, вымотавшись до предела, когда не помогают ни кофе, ни лекарства, усталый человек опять будет сидеть с опустевшей головой и ноющим правым глазом, читать ленту новостей, тут же забывая прочитанное, и ждать, когда же можно будет уйти из дома... чёрт, опять перепутал... работы и повторить цикл.
Кажется, это и называется «взрослая, самостоятельная жизнь».
Безумно хотелось спать – перезагрузить сознание и пойти домой хоть чуть-чуть свежим. В какой-то момент голова всё же отказалась работать, Сергей не выдержал и задремал прямо за столом.
Его разбудил резкий хлопок. Шкаф для одежды вдруг засветился изнутри, запахло озоном. Сергей выскочил из-за стола: ему подумалось про взрыв аккумулятора в сотовом телефоне. Он уже готовился тушить пожар, но, открыв шкаф, застыл от изумления. Шкаф стоял словно на краю лесной чащи: прямо за осенней курткой и полочкой для шапок начинались деревца, кусты и зелёная долина, освещённая ярким летнем солнцем. Запахло свежей травой и цветами.
Придя в себя, Сергей заглянул за спинку шкафа и увидел обычный оргалит, шершавый, твёрдый, пыльный. Он подошёл к окну: за ним – фиолетовое вечернее небо, автомобильная пробка, дождь со снегом, холодный воздух с привычной примесью выхлопных газов. Снова к шкафу: внутри – солнце, лето, трава. Сергей не выдержал, сунул руку в открытый мир и почувствовал, что его засасывает внутрь. Он немедленно потащил её обратно. Удалось с трудом.
- Что за чертовщина?! – сказал Сергей вслух.
С этими словами он задумался: как бы так взять больничный, чтобы не попасть под наблюдение психиатра и не вылететь со службы по медицинским показаниям. Его размышления прервал голос из шкафа:
- Лорд Элириен! Лорд Элириен, вы здесь? Пожалуйста, отзовитесь! Лорд Элириен!
Голос принадлежал молодой девушке, стоявшей по ту сторону невидимой границы. Если бы Сергею пришлось описывать её внешность, он бы сказал, что она была одета «фентезийно»: схваченная золотым пояском бордовая туника поверх облегающих штанов того же цвета, заправленных в маленькие сапожки, тёмно-бурый плащ с золотым орнаментом, скреплённый возле шеи застёжкой с драгоценными камнями, оружие на ремне. Милое девичье лицо с тонкими чертами и лёгким румянцем на щеках, длинные светлые волосы, стянутые золотым обручем на лбу. Из-под волос выглядывали чуть заострённые ушки.
Сергей от неожиданности потерял дар речи. Девушка же откуда-то извлекла кусок ткани в рамке – не иначе, портрет. Она посмотрела на него, затем вновь на Сергея:
- Вы... Да, это вы. Слава всем богам, это вы! Вы живы!
Она улыбнулась от счастья, в глазах показались слёзы.
- Пророчество было верным! Вы снова живы, и значит, вернётесь к своему народу, спасёте нас от поработителей, ваше знамя вновь поднимется на холмах Туран-Дуура! Какое счастье, что мы нашли вас! Но как вы изменились, лорд! – девушка всматривалась в лицо Сергея, её лицо стало удивлённым. – Я не думала, что внешность после возрождения способна так перемениться... И ещё вы так странно одеты...
- Э-э... Здравствуйте! – начал Сергей, чувствуя себя крайне глупо. – Во-первых, как вас зовут? Во-вторых, это, может быть...
- Ээлинн! Ээлинн Эскарииель!
- ...ненормальным, разговаривать со своей галлюцинацией... Ээлинн. Красивое имя.
- Спасибо, лорд, – лицо Ээлинн стало сосредоточенным. – Я понимаю, что вы озадачены. Может быть, вы считаете меня бредом. Я не знаю, как относятся к порталам в вашем мире: может быть, у вас их нет. Но выслушайте меня! Это очень важно!
- Хорошо. Я слушаю тебя... Ээлинн.
- Спасибо! У меня слишком мало времени, я не смогу всё подробно объяснить, но просто поверьте мне! Мир, в котором вы живёте, не родной вам. Вы были изгнаны вашим врагом Шууд-Кханом, который прилюдно казнил вас и отправил вашу душу в Лимб. Слава богам, у вас был друг, который силой магии смог помешать злым планам: он отразил вашу душу в момент смерти и отправил её в один из миров Гранатового Плода – мы не знали точно, в какой именно. Там, после жизни в родном мире, после смерти и изгнания, вы перевоплотились в новорождённом теле. Мы искали вас среди бесчисленных миров более тридцати лет – и вот, наконец, нашли. И мы очень нуждаемся в вас, лорд Элириен!
- Что за ерунда? Бред какой-то... Слушайте, девушка: я не читаю дрянных книг про попаданцев... Господи, откуда это могло взяться? – воскликнул Сергей. – Никогда не думал, что шиза вот так вот приходит.
- Лорд Элириен, это не сумасшествие! Это...
- Так, зови меня Сергей. Без «лорда». Это первое. Второе: сумасшествие это или нет – решать мне. Я могу притащить сюда человека, открыть ему шкаф и посмотреть на реакцию. И я уверен, что он увидит только шмотьё.
- Но я не имею права открыться! Я могу показаться только вам!
- Конечно, ты же мой бред! «Игры разума»!
- Нет, лорд... Сергей!
- Хорошо. Докажи мне! Переберись сюда, я покажу тебя кому-нибудь...
- Это невозможно, - с грустью произнесла Ээлинн. – Пройти можете только вы, только к нам и только один раз. Вернуться вы уже не сможете.
- Передай вещь. Вон тот ножик, например.
- Не могу. Вещи тоже не передаются. Воздух, свет, звук – проходят. Но твёрдые предметы.... Они рассыпаются в пыль.
- На атомы. Понял. – Сергей задумался. – Слушай, Ээлинн. Вот я попадаю в твой мир...
- В свой мир!
- Ага. И что дальше? Я же ничего не умею! Я не помню ничего!
- Вы вспомните! Это неизбежно! Вы понимаете мою речь, вспомните и всё остальное.
- Я не умею сражаться мечом. Или чем вы там дерётесь.
- Вы были воином и магом. Вы вспомните! Вот ваш меч: узнаёте? Мы выкрали его у Шууд-Кхана: семнадцать лучших воинов полегли в ту ночь, но оно того стоило. Узнаёте ли вы его?
Сергей с удивлением смотрел на оружие в ножнах, которое ему показывала девушка. Ему захотелось взять его: он неосознанно для себя развернул ладонь для крепкого хвата, расставив пальцы точно на ширину рукояти. Для Ээлинн это не прошло незамеченным. Она улыбнулась:
- Вы чувствуете это! Скорее, идите ко мне! Исполните свой долг, встаньте рядом с нами, ведите нас! Пусть все знают, что наш великий лорд вернулся!
Сцену нарушил внезапный телефонный звонок.
- Вот кому я нужен в это время, а? – недовольно произнёс Сергей и схватил трубку телефона.
- А, вы ещё не ушли? – поприветствовала его начальница. – Есть срочное задание как раз для ваших мозгов.
- Слушаю.
- Открывайте почту. Я вам выслала документ, его нужно быстро посмотреть, поправить и прислать в приёмную. Это от Мезенцева, его сегодня хотят уже отдавать на подпись наверх, шеф в курсе. Надо всё тщательно посмотреть и отдать, вот, буквально за эти двадцать минут.
- Ох...
- Сделайте, пожалуйста! Потом сразу направляйте в приёмную, я –там.
Сергей открыл документ, пробежался взглядом.
- Знаете, тут надо писать заключение...
- Сергей, шеф сказал: никакого заключения! Посмотрите, поправьте по тексту, и всё.
Упав в кресло, Сергей принялся за работу. Время шло: наступило шесть часов, в коридоре загремели вёдрами уборщицы, а он всё правил текст, перескакивая по открытым вкладкам «Консультанта», из него – в «Ворд». Каким-то чудом он уложился в срок.
Но портала в шкафу больше не было.
- Значит, приглючилось, - сказал Сергей самому себе. Он посмотрел на часы, торопливо переобулся из офисных туфель в старые уличные ботинки, накинул куртку...
- Сергей!
Из яркой белой точки посреди шкафа разворачивался портал. Ээлинн выглядела взволнованной. В руке она сжимала меч. А позади неё, в поле, шла армия с чёрно-зелёными стягами. Поднималась пыль, были слышны шум толпы, звон железа, звуки горна.
- Сергей! Лорд! – закричала Ээлинн. – Скорее, у нас мало времени! Нас выследил Шууд-Кхан! Его войско приближается!
- Что делать?
- Идите ко мне! Я отвезу вас к друзьям! Скорее!
На Сергея вдруг вновь навалилась усталость. Он обвёл глазами кабинет. С отвращением и ненавистью посмотрел на свой стол, стопку документов, на рабочий телефон, на скрипучее кресло, на компьютер. Кабинет, улица за окном – весь этот мир стал вдруг каким-то мерзким, чужим и постылым.
- Если ты – не бред, то я уйду из этого мира навсегда, - ответил Сергей. – Если же я свихнулся, то какая разница, упрусь я в стенку или пройду сквозь неё? Всё равно будут лечить. А так хоть глюки красивые. Только вот, если всё это правда, мне сначала нужно сделать кое-что очень важное.
Он достал из куртки мобильник, набрал номер жены. Послушал длинные гудки.
- Сергей, скорее! Они идут! – кричала Ээлинн.
Сергей продолжал звонить.
- Пап, привет! Можешь говорить?
- Давай, быстро.
- Можешь забрать Катю из садика?
- Нет. У нас заседание, раньше семи не освобожусь. А что такое?
- Сергей! – это была Ээлинн. – Пожалуйста!
Она стояла в боевой стойке, её окутывал синеватый призрачный свет.
- Мама, привет! Сможешь забрать Катю из садика?
- Ох... Ну, мне надо собраться... Ты же знаешь, я медленно хожу. И ещё доехать надо...
- Элириен! Повелитель! Пожалуйста!
- Таня! Почему не брала трубку? Ты где сейчас?
- Милый, я стою в пробке на мосту.
- Ты можешь забрать Катю?
- Нет. Я только выехала. Тут всё битком, я не успею. А что случилось?
- Долго объяснять. Пока!
- Повелитель!
Ээлинн сорвалась на визг.
Сергей встал перед ней.
- Ээлинн, прости. Я не могу. В моём мире... В этом мире... Есть девочка, за которой некому прийти, кроме меня.
- Вы... Вы должны! Мы не сможем больше открыть портал, слышите? Никогда! Вы нужны нам! Нам без вас не выжить! Пожалуйста!
- Вы... Вы взрослые люди. И как-то жили без меня тридцать лет.
- Элириен!
- Прощай! – сказал Сергей. Застегнул куртку, взял портфель. Вновь заглянул в притихший шкаф. Посмотрел на оргалитовую стенку. И вышел вон.
За дверями здания шёл мокрый снег. Кожа ботинок износилась и порвалась на сгибах, внутрь постоянно попадала вода. Может, получится заклеить? Или уже не позориться и купить новые, хотя бы по кредитке, раз наличность вся вышла?..
Часы на площади показывали полседьмого. Времени было впритык. Сергей вдруг подумал о зелёном луге, о девушке в тёмно-буром плаще с золотыми узорами, о грозном мече – своём мече. Сжал зубы, губы превратились в ниточки.
- Да пошло оно всё! – выругался он. И прибавил шаг. Обходя лужи по краю и придерживая рукой сползающий капюшон куртки, он добежал до входа в метро и исчез в подземном чреве города, оставив дождь и снег заметать за собой следы.
История старика
Утром я встал пораньше, просеял муку, завёл опару и начал печь блинчики. Готовка на дровяной печи – целое маленькое искусство, но тут просто нужно пожить с ней подольше, чтобы научиться понимать, сколько, чего и когда ей нужно. То же с опарой: тут и муку нужно самому смолоть из своих зёрен, и корову подоить, и маслом промазать старую чугунную сковородку, чтобы не подгорало. Ну а дальше и вовсе колдовство начинается. Сколько я жареных комков нашлёпал, пока не взялся за ум, и сказать сложно. А вот же, исчислил: блинчики – что твои кружева, по краям хрустящие, в серединке масляные, рыжие, как солнце, и нежные. Эх, удивилась бы Оля, увидав, как я управляюсь, да похвалила бы мою кухню, да добавки бы спросила... Жаль, осталась от неё лишь фотография на память. Митька прибежит, спросит: а где баба? А я ему и скажу: на небе твоя баба, далеко-высоко, и не видать отсель. Та звёздочка, может быть, или эта, и не разобрать, откуда она тебе улыбается. «А она правда улыбается?» - спросит внук. «Конечно, разве не видишь?» - отвечу я, и ведь не плачу уже, даже слезинки не оброню. Было время, когда не плакал, потом вот начал, а сейчас опять перестал: то ли слезные железы сохнут у стариков, то ли выплакал всё, что запасено было. Вот, блинчиков лучше внучку напеку, пока он спит.
А он уже пробирается к столу, трёт кулаками глаза, улыбается мне и солнцу:
- Доброе утро, деда! – и тут же, словно впервой: - Ой, блинчики!
А на столе горка блинов на тарелке, жаром пышущих, да блюдечко с топлёным маслом, да кружка с чаем, а чай тот – разнотравье, высушенное да собранное по аромату. Проверял: вкусно и полезно, а если и не полезно, то точно не вредно. Сверху ещё сахару положить, который, как и всё остальное в доме, я сделал сам. Его мало, по каждому поводу не достанешь – а с другой стороны, много ли надо старику да мальчишке? Вот, Митька свежей заварки налил, кусочек сахара бросил и ждёт, когда я ему плесну кипятка из самовара – настоящего, замечу, на углях, хоть и маленького и неказистого.
- Деда, а что сегодня будешь делать?
- Сегодня, - отвечаю я, - буду грядки рыхлить да полоть. А то повылазила, понимаешь, всякая зараза, а культурного ничего не растёт. Нужно, чтобы морковочка была, свёкла, картошка, чтобы не мелкие были. Да и парничок с перцами тоже внимания требует.
- А поливать будешь?
- А как же! Вечером вот и полью. Аль ты опять хочешь из шланга поливать?
- Конечно, хочу! А на речку пойдём?
- Ну, как управимся. К обеду сходим.
- А завтра что?
- Экий ты неугомонный, - говорю я Митьке. – Ещё сегодня едва проснулось, а ты уже про завтра думаешь. Ну...
- Деда, а что такого?
- ...Молодец. Так и надо, говорю. Думай всегда наперёд.
- А мама с папой завтра приедут?
- Через четыре дня. Ох ты нетерпеливый!
- Да я уже заждался, деда!
- Приедут-приедут, никуда не денутся. Гостинцев тебе привезут, – я тоже беру блин, стараясь не отстать от внучка. И тянусь за таблеткой, а то с утра опять раскашлялся – а хотя ну её, таблетку эту, чаем перемогусь. – Ты давай ешь, а то приедет мамка да вломит мне за тебя, скажет: вот, голодом морил ребёнка. Мамка-то у тебя строгая, ого какая!
- Да я уже наелся, деда.
- Ой ли? Ты и не ел почти. На-ка, съешь вот этот ещё, вон он какой, румяный да хрустящий.
- Де-еда, ну я не хочу-у.
- А вот глянь, - я хитро щурюсь, - какой он масляный да аппетитный, и на тебя смотрит!
- Да не смотрит!
- Смотрит! Глядит на тебя и просит: «съешь меня, ну съе-ешь!»
Митька уже нехотя берёт блин и откусывает от него приличный кусок: хоть и сытый, а не устоял. Никак нельзя упустить глазастый да разговорчивый блин. Вот, теперь наелся.
- Спасибо, деда!
Пока я мыл посуду, Митька успел умыться, оседлал велосипед и умчался куда-то в поля. И я, как всегда, подумал о том, что наверняка грустно мальчонке коротать время одному, когда во всей округе из людей лишь старый дед.
Зато у него будет лето. Будет речка, лес и поле, будут запахи разнотравья и корни деревьев на узкой лесной тропинке. Будет свежий воздух, такой густой и крепкий, что хоть на хлеб намазывай. И так – каждый день. А всё-таки, до чего же он похож на меня в мои шесть лет! Да и я, похоже, стал совсем как мой собственный дедушка.
И пошёл летний день, покатился колёсами велосипеда, расплескался речными брызгами, запачкал ноги в пыли и уснул под вечер вместе с закатом. А я сел читать Митьке сказку.
- Жил-был царь, и было у него три сына. Захотел он их однажды женить...
- А они сами не захотели?
- Хм... Молоды ещё были, буйны головы, сами жениться не хотели – так батька заставил. Вот позвал он их как-то раз...
- Деда, а мы на рыбалку пойдём?
Я задумался.
- А когда?
- Давай завтра!
- Нет, завтра я не могу... – задумчиво ответил я. Да сам же и осёкся. Почему не могу, какие такие дела у меня завтра? Крышу перекрыть – так ещё дранки нет. А вот Митьке на рыбалку пойти полезно.
- Знаешь что – а давай! Пойдём с утра, только чур не проспи. Я за рыбой рано выхожу, так что и ты тоже. Поэтому давай-ка сказку слушай, да засыпай быстрее, чтобы выспался.
- Ура, идём на рыбалку! – крикнул Митька и бросился ко мне на шею. Я обнял его в ответ, потом вновь уложил в кровать:
- Так будешь всё-таки слушать? Или тебе другую сказку рассказать?
- Нет, эту, эту!
- Ну ладно. Собрал, значит, царь своих трёх сыновей и говорит им...
Наутро, едва солнце забрезжило, мы отправились на реку. Сонный Митька беспрестанно зевал и спотыкался, я же нёс завтрак, удочки и прочий рыбацкий инвентарь, да прокладывал дорогу среди травы. Потом, когда пришли, долго учил Митьку забрасывать удочку. Главная трудность, пожалуй, это распутать леску после его первого броска. Пальцы уже не такие ловкие и слушаются неважно, и руки начали предательски дрожать, да и глаза видят не так хорошо, как прежде. Но тут Митька помог: сел и начал распутывать быстро да ловко, я и оглянуться не успел, как он всё сделал и забросил крючок. Правда, червя забыл. Но на третий раз всё вышло, мы поставили удочки на деревянные сошки и откинулись на куртки – встречать рассвет.
- Восток потому и называется так, - рассказывал я внуку, - что солнечные лучи словно поднимаются из-за края земли, текут и разливаются по земле да по небу. Когда солнце встанет повыше, то и свет будет не течь, а падать. А потом солнце пройдёт по небосводу и западёт за другой край земли, который потому и называют западом... Э, да ты спишь, что ли? Просыпайся, рыбарь, у тебя клюёт, эй!
Митька – молодец, сначала подсёк, потом проснулся. С недоумением он смотрел на свой улов – небольшую рыбку с высоким и колючим спинным плавником:
- Деда, а что это за рыба?
- Это? Ёрш, наверное, - пожав плечами, ответил я. – Смотри, какой он ершистый: сплошные колючки! Такой кому попадётся в пасть – тот сильно пожалеет.
- А внизу плавники как ножки. Он смешной! Деда, а ёрш может ходить?
- Может, конечно. Только его надо очень сильно попросить, а то ерши – рыбы гордые: пока их не попросишь, ни за что ходить не станут.
Рыба с ногами смотрела на нас бессмысленным взором и двигала челюстью. Я бросил её в садок: дома посмотрю, что за штука. Потом пошёл разбираться со своей удочкой, в то время как Митька уже цеплял нового червя. Домой пришли с уловом: съедобную мелочь определили на уху, а одну здоровую рыбину я решил запечь. Внук же опять уснул, на этот раз сидя на стуле в ожидании перекуса. Проснулся только к обеду и сразу потребовал идти на реку купаться. Я только головой покачал: ну ладно, пошли.
Днём на солнышке и вода потеплела, и воздух стал горячим, приятным. Я тоже окунулся, неспешно проплыл немного да побрызгал Митьку, поиграл. Потом уж вылез греться: холодно мне в воде, не то уже удовольствие. Вот внуку всё нипочём: плавает себе, резвится. Пытается нырнуть, а никак не выходит: лёгкий слишком, как пробка. Я ему кричу с берега:
- А ты привяжи камень к поясу да попробуй: вмиг на дно пойдёшь.
- Да ну тебя, - обиженно засопел мальчишка и полез на большую корягу у берега прыгать ласточкой.
- Митька, не сердись! Просто ты лёгкий, вот и не проныриваешь... Эй, осторожней на коряге, не сорвись! И смотри, куда прыг... А, чёрт возьми! Митька!
И я бегу к злополучной коряге, а Митька выползает из воды с разодранной ногой. У меня, слава богу, было чем перевязать, только рана глубокая, плохо. А внук – молодец, почти не плачет, только переживает:
- Мамка нас теперь заругает. Она строгая.
- Да ладно, - отвечаю я ему, - пусть меня ругает. Я виноват, что не усмотрел.
- Крови мало, - замечает он.
- Так и рана небольшая, - говорю я в ответ. И стараюсь не показывать ему порванную кожу: надо же было найти такой сук, чтобы пропороть им ногу.
И я потащил внука, как смог, в дом. Принёс, уложил на кушетку, сходил в сарай за всем нужным.
- Деда, - спросил меня Митька, - а у меня кровь не вся вытекла?
- Да нет, конечно, - ответил я, - ты же живёшь. Человек не может без крови, значит, раз живой, то кровь обязательно есть. Сейчас возьму антисептик, пройду им по ране, потом заклею вон тем пластырем – и будет нога как новая. Только с пластырем. Да не такая уж у тебя и рана – так, царапина... Погоди, сейчас запеню. Это вот специально для маленьких мальчиков, чтобы у них ноги быстрее заживали. Пахнет, правда, как на химзаводе. Ну, это такой большой завод, где делают разную химию, резину, например... Всё. Завтра снимем и посмотрим, что и как. А пластырь пусть до завтра побудет: с ним можно даже в баню ходить.
Сказал – сделал: отвёл мальца в баню. А там уже и ночь, и сказки, и Митька просит:
- Деда, а расскажи про кота и петуха!
Очень уж он любит эту сказку. Оля бы мне сказала, что она чем-то важна для него, несёт свой особый смысл. Да я и так понимаю. Мы с ним как будто вышли из этой сказки: старый кот и молодой, наивный петушок.
- Ну слушай. Жили-были в лесной избушке двое – кот да петух. Кот утром на охоту ходил, а вечером добычу приносил, а петушок дома домовничал. Вот, собрался как-то раз кот на охоту, да с порога и говорит петушку...
Ночь сгустилась и ходит вокруг, дышит в окна, постукивает по стенам ветками деревьев. Я сижу за столом, а рядом со мною на кровати лежит мальчик. Он весь закутался в одеяло, высунув наружу лишь русоволосую голову, и в его больших внимательных глазах отражается неровный свет лучины. За стеной крепчает ветер, кричит шальная птица и кажется, что во всём мире, тёмном и опасном, остались лишь мы: я, мальчик и лучина. Погаснет свет – и тьма поглотит нас. И потому лучина всё ещё коптит, и я веду неспешный тихий сказ:
- А петушок как закричит-заплачет: «Несёт меня лиса за тёмные леса, за крутые горы. Котик-коток, друг, выручи меня!»
Мальчик слушает. Вот, лиса забрала петушка, но славный кот идёт по следу и спасает товарища от гибели.
- Деда! – тихонько шепчет мне внук. – А если меня заберёт лиса, ты пойдёшь меня спасать?
- Конечно, - улыбаюсь ему. – Только у меня тут есть специальная пугалка, чтобы лисы не ходили. Поэтому они и не ходят. И никто не ходит, только Бурёнка, потому что у неё антипугалка на рога прикручена.
- А почему рядом с нами никто не живёт?
- Так получилось, - отвечаю я. – Такое тут место, что никого нет. Ни человека, ни зверя лихого. Живи себе да отдыхай.
- А мама и папа... Они ведь приедут?
- Конечно.
- А как они сюда приедут, если здесь нет дороги?
- А есть дорога. Я по ней езжу в лес, когда надо.
- Деда... А вдруг они нас не найдут?
- Как это «не найдут»? Здесь других домов нет, и других дорог нет, а у меня ещё маячок. Обязательно найдут!
- Ну ладно, - успокоился на секунду Митька. И тут же вновь спросил, словно пытаясь понять что-то сложное, ускользающее от него:
- Деда? А как выглядела баба Оля, когда стала старенькая?
- Как бабушка. Она носила цветной платок и повязывала его под подбородком. И ещё у неё были волосы белые-белые, очень красивые, но она их стеснялась. Не хотела показывать, что стала старенькая. Поэтому у меня только её молодые фотографии.
- А почему я её не помню?
- Потому что она умерла, когда ты был ещё маленький. Меньше чем сейчас. Но она тебя очень любила.
- Деда... – кажется, Митька нащупал то, что мучило его. – А если мои мама и папа умерли и не приедут больше?
- Да почему ты так решил, - воскликнул я, быть может, громче, чем надо было бы, - они же были здесь на прошлой неделе! Ты что, забыл? Привезли кучу городских гостинцев, гоняли с тобой на велосипедах...
- Деда! – Митька по-прежнему шептал, но и шёпот его, и глаза были до краёв налиты неожиданным ужасом. – Я не помню! Совсем-совсем не помню!
Утром на округу накатила пасмурная белёсая хмарь, похолодало, а я раскашлялся. Горло саднило, дышалось тяжело. А в аптечке, как назло, лишь остатки амоксициллина. И пополнить неоткуда.
Я вздохнул и вытащил горсточку таблеток на сегодня. Две съел сразу. Потом пошёл за сарай, где в закутке стоял старенький трактор, запустил его и поехал в лес по той самой тропинке, про которую сказывал вчера вечером. Там нашёл подходящее смолистое дерево и приехал назад уже со славными чурочками. Часть – на дрова, часть – на дранку. Взял свой нож, нацепил на него вторую рукоять да и пошёл драть с чурок ровные тонкие дощечки. Накидал дранки под навес, тут проснулся Митька и вышел во двор меня искать, весь какой-то хмурый.
- Деда, почему ты меня в лес не взял?
- Так я рано выехал, - объяснял ему я, - как на рыбалку, ты ещё спал. Потом пилил дерево, это штука опасная, да и интересного мало. Хочешь, потом в лес съездим, как с дранкой закончим. А ещё ты мне будешь помогать крышу стелить, как тебе?
- А мама и папа когда приедут?
- Гм... Вроде как завтра обещались, к вечеру. Работа у них такая: бывает, до вечера не отпускают. Ты не бойся: приедут завтра в срок. Ты же уже вспомнил, как они приезжали в прошлый раз?
- Да, - улыбнулся Митька, - но это кажется так давно! Я всё боюсь...
- Это потому, что ты голодный. Пойдём в дом: сегодня курочка снеслась, я тебя свежим яичком угощу. А? Кстати, ногу покажи.
Конечно, нога зажила за ночь. Даже и следа не осталось.
- Потому что я волшебник, - хитро ухмыльнулся я. – Так что с дедом-волшебником тебе бояться нечего. Пошли есть.
Вот только пока завтракали, да убирали, да прибирали, пошёл дождь. Сначала мелкий, к обеду он стал ливнем. О работе с деревом можно было даже не думать. Расстроенный Митька пошёл чем-то играть, я же воспользовался свободной минуткой и задремал под мерный перестук дождя.
Разбудил меня непривычный, давно забытый звук корабельной тревоги. Я вытащил из своего шкафа верещавший коммуникатор – и сердце словно оборвалось. Накинув дождевик и сунув коммуникатор в карман, я поспешил в лес по накатанной тропинке. Там я и нашёл Митьку: он лежал в овраге с ногой, придавленной опрокинувшимся трактором.
- Ну зачем ты поехал на тракторе?! Куда?! – кричал я, переворачивая машину на колёса. – Как ты вообще додумался ехать в дождь?!
- Я... Я хотел родителей встретить...
- Каких родителей? Они будут только завтра!
- Я же думал... Дорога!..
Я уже поставил трактор и лихорадочно кидал команды коммуникатору.
- Митька, ты что, хотел доехать до конца дороги?
Но мальчик не ответил: он отключился. И тогда я забрал его домой.
Была уже ночь, когда я разбудил Митьку. Он открыл глаза, силясь вспомнить происшедшее:
- Деда...
- Всё хорошо, внучок, всё хорошо.
- Мне приснилось, что я поехал на твоём тракторе, он на меня упал и я ногу сломал.
Тут он повернул голову и увидел рядом обломки своей кости.
- Ты сказку про Айболита помнишь? – спросил я. – «Я пришью тебе новые ножки, и ты опять побежишь по дорожке». Вот, я пришил тебе новую косточку.
- Так это правда было? – изумлённо сказал мальчик.
- Да. Но я же говорил, что я волшебник. А старую кость я заберу: может пригодиться, если ещё что сломаешь.
Тут я посерьезнел.
- А теперь скажи, кто тебе разрешил брать трактор.
- Я... Никто. Деда, прости пожалуйста, я же не знал, что так получится! Я просто...
- Хотел проехать дорогу до конца?
- Да!
- Так то лесная дорога, она в лес и упрётся. Ничего, кроме леса, нет. А родители твои ездят по другой дороге, полевой, потому что там иной раз и на самолёте приходится прилетать, а он только в поле и садится. Ну, или на высокой машине с большими колёсами, чтобы в поле не застрять.
Я обнял внука – в знак прощения и просто потому, что безумно хотелось обнять этого маленького храброго человечка.
- Приедут завтра твои родители, - сказал ему я. – Обязательно приедут.
На утро Митька подскочил ни свет ни заря, быстро позавтракал и бодро побежал на улицу. На ослепительно синем небе светило солнце, давешняя непогода прошла, как и не было, лишь лужи да невысохшая грязь напоминали о ливне. Митька прыгал то на правой ноге, то на левой, словно сравнивая, потом, решив уже, что разницы никакой, взялся за руль велосипеда и укатил в поле. Я же, приняв вчера двойную дозу лекарств, чувствовал себя неважно и потому не сразу понял, что Митька пропал. Догадаться, где он, после всех разговоров было несложно.
Заметить маленькую фигурку на фоне остова летательного аппарата было легко. Я подогнал трактор и кое-как взобрался к Митьке. Посмотрел вместе с ним вниз.
- Мои родители... там? Они упали?
Я обнял рукой мальчика.
- Нет, Митя. Это я упал.
- А... Это как?
- Ох, Митя... Давай спустимся, что ли? А я по дороге расскажу тебе сказку. Ну вот, давным-давно, лет пятьдесят назад, один человек захотел лететь в космос и искать новые миры. Он даже нашёл один такой... Так, осторожнее, здесь скользко... Вот, нашёл, значит, а когда стал спускаться, то корабль занесло при посадке и он ударился о землю. И больше не смог взлететь. Так космонавт остался на своей новой планете, а его космический корабль кружится над ним высоко в небе и ждёт, когда же он вернётся. Вот этот космонавт – я.
- Ты не мог починить корабль?
- Нет. Если бы мог, то улетел бы.
- А как же я? Мама? Папа?
Я хлопнул было по карманам, да вспомнил, что коммуникатор я оставил дома. Тогда я подошел ближе к мальчику и крепко обнял его. Я чувствовал его печаль и горе: ещё немного, и он сорвётся, убежит от меня, крича, чтобы я не подходил. И мне не было от этого знания ни легче, ни проще. Всё так же горько, всё так же стыдно.
И я привычно нажал на две точки на спине чуть пониже плеч, сильно, до щелчка. Внутри ребёнка пропищал зуммер, он закрыл глаза, обмяк и упал ко мне на руки.
Почему-то Митька всегда нарушал запрет, который я ставил раз за разом: не двигаться в то место, где лежат останки посадочной шлюпки. То ли это особенности моей личности, которую материнский корабль взял за основу для андроида – некого было больше делать, нет у компьютера других людей. То ли это такое правило самого бортового компьютера, как то, что корабль не летает без человека. Будь у меня напарник, он бы уже вернулся с Земли с подмогой; не будь этого правила, умный корабль справился бы и сам. Но вот что-то напортачили производители, поставившие расчётную надёжность выше, чем традиционное резервирование всего и вся. Конечно, так дешевле, как и модуль выплавки пластмассы вместо минифабрики, или химлаборатория, из-за поломок которой мне нечем стало лечить свой бронхит. Может, и получится починить её вновь, если я смогу распечатать сломавшиеся детали на принтере, но и для него требуются пластификаторы, последние капли которых я потратил на ремонт Митькиной ноги.
Приехав, я вновь загружаю исходные коды андроида и правлю воспоминания. В прошлый раз они почему-то потерялись: надо бы найти ошибку... Закончив, я перезапускаю его с условием пробуждения через несколько часов. Машина вновь готова принимать команды из космического корабля, висящего на геостационарной орбите прямо над моей головой.
Придёт время, и Митька положит меня в заранее сколоченную домовину, сбросит в яму и засыплет землёй. А потом он зайдёт под железный купол, где ему не грозят ни снег, ни дождь, ни обвалы сгнившего дерева, перейдёт в спящий режим и будет ждать столько, сколько понадобится. И однажды к нему прилетят родители – самые настоящие. Может быть, потомки той, чью фотографию я храню до сих пор. А пока они не прилетели, поживёт с дедом.
Я просеял муку, замешал опару – хорошо, что генная лаборатория и инкубатор всё ещё работают и у меня есть куры и корова – и начал печь. Только вот закашлялся, и блин сгорел. Да умудрился разбудить Митьку. Тот пришлёпал босиком, сонный:
- Деда... Доброе утро...
- Привет, Митька! – ответил ему я.
У меня есть последняя таблетка амоксициллина, целебный чай из растений этой планеты и ещё немного лета. А это – почти что целая жизнь.
Бег
Нельзя сказать, что он ждал очередного марафона с нетерпением. Так можно ждать какое-то редкое и важное событие в своей жизни: праздник, смену работы, награждение. Нет. Марафон был смыслом его жизни, самой жизнью, и потому он не считал дни до нового забега, не торопил часы и сутки. Он просто просыпался. Отвергал скупое существование «до» и «после» и начинал, наконец, жить. Ведь жизнь не равна существованию.
Наступал срок, и он начинал готовиться. Он разрабатывал суставы, делал контрольные пробежки в парке, ночью, пока горожане спали, пробегал дистанцию туда и обратно. Бегал на скорость. Бегал на выносливость. Запоминал каждый клочок маршрута, каждое ответвление, места остановок, каждую мелочь - вплоть до того, куда поставит свой столик раздатчик воды. Он успокаивался лишь тогда, когда каждый шаг был выверен до миллиметра и миллисекунды, а карта забега отпечатывалась в его мозгу в мельчайших деталях, на которые никто другой не обратил бы внимания. И тогда он начинал финтить. Он обгонял воображаемых соперников, он забегал с тыла, обходил с боков и неизменно проскальзывал сквозь невидимую толпу марафонцев, струился тонким ручейком сквозь завалы камней, шёлковой гладкой лентой проскальзывал мимо валиков невидимого механизма - участников забега. Он знал, что все варианты просчитать невозможно. Но ему нравился сам процесс - бегать. Отрабатывать тактику, придумывать стратегию и побеждать раз за разом. Да, беги он на марафоне в полную силу, он однозначно пришёл бы первым: мало кто готовился так же, как он, используя знание местности и собственные силы на полную катушку, выдавливая миллисекунды из каждого движения. Признаться честно, он и не знал таких.
Но он всё равно не приходил первым. Никогда.
Он мечтал однажды с самых последних рядов ворваться в стройную, упругую и сильную, как взведённая пружина часового механизма, толпу атлетов, молодых, прекрасных, упоённых бегом в столь же великой степени, как он сам. Ворваться – и бежать. Бежать вместе со всеми, бежать к победе. Сразиться с сильнейшим бегуном, сильным, как Геракл, и прекрасным, как Аполлон, или бегуньей, грациозной и резвой, юной Артемидой. Сразиться – и победить. Или проиграть, но проиграть сильнейшему. Ах, как бы хорошо было подойти после соревнования и поговорить с великими спортсменами об их общей страсти – о спорте, о беге. О силе, вызванной к жизни самой Природой, об олицетворении жизни – вечном движении, страсти к испытанию себя, неудержимой воле к победе.
К сожалению, не получалось. Каждый год из тех, что он бегал, он приходил одним из последних или последним. Наверное, кто-то бы расстроился и бросил это бесплодное и бесполезное занятие, но не он. Ему не столь была важна победа, сколь сам процесс. Бег. Движение. В конце концов, правильно заметил один мудрец, что главное – не победа, а участие. К тому же, как он не без основания считал, без него марафон вряд ли бы состоялся. Участвовать в беге было его обязанностью.
Впрочем, бежать были обязаны многие. И те, кто чувствовал в себе призвание к бегу, и те, кто бежать вовсе не хотел. Таковы были правила жизни. Иногда ты обязан бежать, даже если совсем не хочешь. Он понимал это именно так. Впрочем, для него никогда не существовало вопроса: бежать или не бежать. Он не думал об этом. Он просто был создан для бега.
Приходил сентябрь, он возвращался к жизни и бежал.
Новая униформа, специальные белые кроссовки под его нестандартную ногу... Его на подготовительном центре давно знали и ждали. Он не знал, любили ли. Но приветствовали точно.
– Привет! – здоровался с ним один из замыкающей санитарной четвёрки. Бравые ребята должны были относить всех сошедших с дистанции в один из медпунктов, расположенных на всём протяжении дистанции. – Как ты, готов к забегу?
– Да! – отвечал он. – А вы как? Подготовили носилки?
– Подготовили. Носилки, палатки через каждые двести метров, реанимобили. Места в больнице зарезервированы. Но, надеюсь, до этого не дойдёт. А у тебя как? Как ты думаешь, много людей откажутся бежать в этом году?
– Не знаю. Надеюсь, нет, – он вздохнул. – Не понимаю, как можно не любить бег. Это ведь праздник жизни!
– Конечно. Для тебя иначе быть не может. Но ведь бегут-то люди не совсем здоровые, и не всегда имеют на то желание. Для большинства это – не радость, а необходимость, и они бы с радостью отказались от бега в пользу чего-то иного.
– Я согласен. Но ведь у людей есть целый год, чтобы привести себя в форму между марафонами! И я видел, как иные, порой совсем безнадёжные, люди серьёзно улучшали свой результат.
– Поверь, не всегда за этим улучшением стоит радость, – санитар с грустью покачал головой. – Для тебя радость – бег, для меня – помощь пострадавшим, тем, кому можно и нужно помочь. Для большинства людей ни то, ни другое радости не доставляет.
– Что же мы, особенные?
– Разумеется! – санитар улыбнулся. – Мы и не можем быть другими! Ладно, товарищ, одевайся и выходи на пробежку. У каждого из нас в этом году два комплекта одежды и обуви: один на проверочный забег, другой на выход. Выход через десять минут, поторопимся!
Генеральная пробежка перед стартом оказалась успешной. Красивые белые кроссовки не развалились, хотя после полного прохождения дистанции они выглядели весьма потрёпанными. Одежда не мешала бежать, более того, она подчёркивала фигуру и не вредила ни аэродинамике корпуса, ни его охлаждению. Неплохо. Санитарная группа тоже была довольна и собой, и одеждой. Бегать они, правда, не любили. Они любили, как ни странно, таскать людей на носилках, спасать от обезвоживания, везти их в большие больницы, по пути оказывая первую помощь под руководством врача. Что ж, у каждого – своя любовь.
На марафон он вышел в полном облачении. Как всегда, на последней позиции. Такая судьба. Последняя позиция – не обидна. Обидно другое: как выходит, что никто в этой толпе жирных, обрюзгших, одышливых людей не чтит ни великой традиции бега, ни собственного тела? Почему здесь никогда не бывает красивых, стройных атлетов, словно сошедших с рисунка на древнегреческой вазе? Почему все угрюмы и печальны? Почему на праздник все пришли как на похороны?
Ужасные треники; порядковые номера, натянутые на необъятные животы: никакой эстетики.
Он постарался поискать тех, кто запомнился на прошлом марафоне. Пару раз проскочили знакомые лица: сложно сказать, изменились ли эти люди к лучшему или нет. Он подошёл к группе полных молодых людей, обсуждавших какую-то модную компьютерную игру, в которую, очевидно, играли:
– Здравствуйте, марафонцы!
– Да пошёл ты, козёл железный!
Люди поспешили отойти подальше. Не любили, видимо, бег. И его, очевидно, не любили. Что ж, бывает. Обижаться на них нельзя: в конце концов, они сами не знают, что теряют, отказываясь от бега. Хотя кто бы им позволил отказаться?
– Внимание! – прохрипел громкоговоритель. – Ежегодный государственный контрольный марафон объявляется открытым! Всем участникам просьба занять свои места.
Вот и объявление. Где-то в тёмном помещении, глядя на изображения марафонцев на огромных экранах, читал свою речь диктор. Каждый год он повторял одни и те же истины, важные и простые: про необходимость заниматься спортом, про экономию средств на здравоохранение и государственный норматив здорового тела, про жизненную необходимость поддерживать свою форму и про то, как важен бег. О да, бег!
Обязанностью гражданина было пробежать марафон. Пробежать, пройти, проползти (иные на его памяти, окончательно обессилев, перекатывались по дороге, словно палка колбасы), но не сойти с дистанции. Сходить с дистанции было нельзя. Он сам знал, насколько нельзя: именно для того, чтобы не было сходов, он и бежал следом за марафонцами. Иногда он подбадривал людей словами, но часто, как он замечал, им помогало одно его присутствие рядом. Он подбегал – и люди начинали бежать быстрее. Он любил свою должность ещё и за это.
Наконец, речи закончены. Марафон построен. Где-то далеко раздаётся хлопок, и нестройная толпа людей приходит в движение. Огромная куча пузанов и пузанок начинает свой бег. Начал бежать и он. Кроссовки были прекрасны, одежда – великолепной, даже брусок металла за спиной не доставлял неудобств: он всегда рассчитывал свой бег с поправкой на лишний вес.
Людская масса катилась по дороге. Горочки бутылок на выставленных столиках стремительно редели: люди подбегали к палаткам, хватали воду, пили на ходу и ополаскивали свои тела остатками. Иные задерживались: приходилось следить, чтобы они не сошли с дистанции. Нескольким стало плохо. Четвёрка санитаров наконец-то нашла свою работу: с необыкновенной скоростью пострадавшие были вынесены к медпунктам, проверены, обколоты и вновь выпущены на забег. Он уже снял информацию: специфических проблем с сердцем, мозгом нет, бежать могут. Могут – значит обязаны. Последние марафонцы неожиданно ушли далеко вперёд: он с тайной радостью поднажал за ними. О бег, ты – бог!
«Умные боги выдумали ноги!» – неожиданно вспомнилась ему строчка песни из детского мультфильма.
Ко второй половине марафона появились отстающие. Он бежал за ними, подбадривал:
– Граждане марафонцы! Бегите вперёд, бодрее, почувствуйте своё тело! Жизнь – это движение, а движение – это прекрасно! Бегите вперёд, друзья, не думайте ни о чём!
Люди старались. Люди начинали бежать, переходили с шага на странный бег трусцой, словно бы бежал колыхающийся холодец, у которого выросли семенящие ножки. Люди хрипели, кашляли и упорно тащили себя вперёд. У иных хватало сил бросить на него взгляд, полный отчаяния и ненависти, но большинство было заняты только собой.
Ближе к концу отстающие начали падать.
– Ну, пожалуйста, сделайте ещё один шажок, – просил он. – Поймите, даже если вы придёте к финишу ползком, ничего страшного. Главное – это не победа, а участие. И вы обязательно должны проделать путь от начала до конца, иначе участие не будет засчитано, вы будете считаться уклонившимися от контрольного марафона и понесёте юридическую ответственность.
Люди стали ползти. Люди вставали, падали, снова вставали и снова падали. Ползли на четвереньках. Сидели, отдыхали и отмахивались от его назойливой опеки.
– Пожалуйста, вставайте! Напоминаю вам, что по правилам марафона возможно не более одной минуты отдыха на десять минут бега подряд. Ваша задержка будет расценена как отказ от прохождения контрольного марафона, за что вы понесёте юридическую ответственность!
Люди просили, чтобы он дотащил их до финиша. Он отказывался. Они должны были проделать этот путь сами.
– Граждане! Напоминаю вам, что, согласно нормативам Министерства здравоохранения, физически здоровый человек, не страдающий последствиями гиподинамии в цифровую эпоху, способен пробежать этот марафон без вредных последствий для своего здоровья. Более того, щадящие условия данного марафона только укрепят его организм! Вы обязаны доказать своё здоровье и оправданность затрат на вас из государственного бюджета, для чего вы обязаны пройти маршрут марафона до конца. В случае отказа вы понесёте юридическую ответственность!
Уже ближе к самому концу случилось то единственное, за что он не любил марафон. Такое случалось и ранее: он не мог припомнить года, когда бы кто-то не решал нарушить закон и сойти с дистанции. Конечно, он мечтал и жаждал когда-нибудь увидеть тот марафон, когда к финишу придут все. Пусть обколотые витаминами, вымотанные до предела, но все. Тогда – кто знает – может, и появятся в толпе настоящие марафонцы, те самые, что описаны приказом Минздрава и федеральным законом, и можно будет бросить отстающих и побежать наконец-то соревноваться с людьми, равными если не по силе, то по любви к бегу. Но пока, скорее, правилом было обратное. Толпа уныло тащилась до финиша, а в её конце оставались отказники, один или несколько. Раньше их было больше, факт. За годы марафонов и эстафет их количество уменьшилось, но не до нуля. И работа с отказниками была, как он уже успел подумать, единственным, что ему не нравилось в марафоне, и, пожалуй, основой той очевидной нелюбви, которую к нему испытывали люди.
Сегодня отказник был один. Женщина. Необъятно толстая, немытая, дурно пахнущая, с колтуном волос на голове, обильно покрытая потом и пылью. С разодранными в кровь руками и сломанными об асфальт ногтями – она боролась до последнего. К её несчастью, силы окончательно бросили её до финиша.
Она лежала на асфальте, раскинувшись морской звездой, и наотрез отказывалась идти.
Резерв по витаминам был исчерпан. Ей было вколото уже всё, что можно и что нельзя. Организм был насыщен водой в достаточном количестве. Не выдержали мышцы: просто устали, не в силах вытянуть лишнюю сотню килограммов жира. Похоже, несчастная совсем не занималась собой в промежутке между контрольными мероприятиями, тупо проедая государственные субсидии и, как добрая половина человечества, живя в виртуальном мире. Наверное, там она была красивой и стройной. Здесь же она была патологически полным человеком с массой отказов внутренних органов, вызванных неправильным питанием и гиподинамией – и наотрез отказывавшимся лечиться. Потому и не дошла.
Он повторил свою обычную просьбу, втайне стараясь потянуть время. Может, у неё получится подняться и хотя бы доползти до финиша: он готов ждать хоть до вечера, хоть до следующего дня.
– Нет, – ответила женщина. – Убивай, я не пойду дальше.
– Ответьте, пожалуйста, на следующие вопросы, – он запросил её имя, возраст, дождался подтверждения. Затем продолжил стандартную юридическую формулу. – Вы своей волей и в собственном рассудке отказываетесь от участия в проходящем контрольном марафоне? Осознаёте ли вы всю тяжесть, полноту и окончательность юридической ответственности, которая будет наложена на вас в связи с этим отказом?
– Да, – с трудом выдохнула из себя женщина.
– Ваше согласие подтверждено. Согласно специальной оговорке к Уголовному кодексу, я вынужден применить надлежащую меру юридической ответственности.
Он достал из-за плеча тяжёлый металлический брусок, извлёк с одной его стороны рукоять с кнопкой, приставил другой стороной к груди женщины, примерно в то место, где должно находиться сердце. И, отчего-то испытывая смущение и неловкость, он добавил:
– Извините.
Очень жаль, что приходится так обращаться с людьми.
Нажатие кнопки, электрическая вспышка, запах палёного. Кардиограмма женщины резко скакнула и тут же выровнялась в прямую линию. К сожалению, судя по его опыту, она на следующий марафон уже не придёт.
Санитары унесли тело, а отстающие марафонцы, остановившиеся, чтобы понаблюдать за процедурой, припустили из последних сил. Жаль, не из-за любви к бегу, а из страха, что он засчитает им технический отказ от участия в марафоне. Со всей вытекающей юридической ответственностью. Зато хвост марафона изрядно подтянулся, и он смог добежать до стойки награждения и застать победителя. Им оказался крепкий семидесятилетний дед, бежавший марафон, видимо, в последний раз – далее уже наступал пенсионный возраст, а пенсионеры бегали только по собственному желанию. Какового у них уже, в силу почтенных лет, не было. В прошлом году, кстати, дед оказался в первой двадцатке, и у него одного из немногих в конце было счастливое и гордое лицо. Потому, наверное, и запомнился.
Он подошёл к победителю, сидящему на хлипком стульчике:
– Здравствуйте, гражданин! Поздравляю вас с победой на Ежегодном государственном контрольном марафоне! Я посмотрел запись вашего выступления: вы бежали достойно и победили заслуженно!
– А, это ты, железная голова, – устало ответил дед. Он ещё не отошёл от гонки: несмотря на хорошее для своих лет здоровье, он изрядно выдохся. Да и общаться был не расположен, тем более с таким субъектом.
– Сколько? – спросил дед.
– Простите, сколько чего?
– Сколько людей сошло с дистанции?
– Один человек.
– И ты коротнул его, конечно?
– Мне пришлось применить меры юридической ответственности, предусмотренные законом, согласно установленной процедуре.
– Понятно, – ответил дед. – Ты скажи, тебе не стыдно?
– За что? Я соблюдаю закон.
– За то, что закон такой, что соблюдать его – преступление... Да с кем я говорю? Робот же, – дед встал со стула, крякнул, взял с ближайшего стола бутылочку воды. – Иди, соблюдай закон дальше, слуга народа.
И, добавив в конце непечатное ругательство, дед вышел вон.
Всякий праздник рано или поздно заканчивается. Закончился и этот. Рабочие убрали ограждение, сняли плакаты, вывезли палатки и оборудование. Он смотрел на то, как расчищают улицу и возвращают город к обычной жизни, со странной тоской, неуместной для машины. Впрочем, он не думал об уместности эмоций. Он просто жалел, что праздник бега закончился. И что праздником он был лишь для него одного, да, пожалуй, для четырёх других машин, исполняющих функции санитаров. Для работы с людьми у него была специальная, сложная программа, и какие-то хитросплетения логических связей этой программы заставляли его задавать самому себе раз за разом один и тот же вопрос: почему? Почему люди променяли святое чувство здоровой плоти, силы, радости и здоровья на бесцельное сидение за терминалом всемирной сети, поглощение бесконечного информационного содержимого, на воображаемые миры и чужие фантазии? Почему для него – величайшая радость ощущать стройную работу своих членов, движения приводов, отзывы датчиков давления и гироскопов, с благоговением смотреть, как эффективно отдаётся электрическая энергия, накопленная с утра, в каждое движение его тела, как трогательно заботится о каждом лишнем джоуле система рекуперации и охлаждения, встроенная в мехатронику и искусственную кожу? И почему те счастливцы, у которых вместо нескольких датчиков – радость десятков и сотен тысяч нервных клеток, у которых – сокращения мышц и ток крови, которые – живые, выросшие, а не построенные, квинтэссенция не инженерного гения, но самой жизни, – так почему они столь сильно ненавидят себя, свои чувства, свои тела?
Программа могла задать вопрос, но не находила ответа.
И тогда он делал то, что должен был делать: убирал информацию на задворки памяти, для последующей обработки по необходимости. Потом, может быть, он к ней вернётся, когда будет навещать с инспекцией лиц, лечащихся от ожирения, или гоняться за уклонистами, или готовиться к новому марафону. Но это – дело завтрашних дней.
Поздно вечером, слегка подзарядившись, он совершал свой небольшой прощальный ритуал: пробегал трассу марафона в последний раз. Он прокручивал в памяти прошедший день, каждое его событие, каждого виденного человека. Он вспоминал, как они шли: победитель, первая двадцатка, как боролись отстающие, как уходили те, кто отчаялся пройти путь до конца. Он вспоминал их всех, и снова бежал с ними. В его воле было немного изменить прошедшее, и иногда, как сегодня, он пользовался этой возможностью – и уходил на второй круг. И марафонцы преображались. Исчезали толстые животы и необъятные зады, появлялась лёгкость и резвость движений, улыбки, счастье и огонь в глазах. Люди не шли, не ползли – бежали, и в беге их тела были совершенны и прекрасны, и он был горд бежать наравне с ними. Вместе с ним бежали Аполлон, и Геракл, и Гермес – наглый хитрец в сандалиях с крылышками, и Артемида, и – впереди всех – легендарный Фидиппид, несущий весть о победе. Мечты человечества о себе самом, забытые и прекрасные. Таким не стыдно было и проиграть. В конце концов, главное – не победа. Главное – участие.
АКТУАЛЬНО
