11:02 / 30.11.2015 / Литературные острова

Гений. Злодей. Йети

1

Курейка по сибирским меркам – речка невеликая, не сравнить с фантастическим Енисеем, который в том месте, где принимает в свои воды порожистую, своенравную Курейку, разливается аж на пять вёрст. Но в Европе и её размеры вызывали бы чрезмерное уважение.

По устью Курейки проходит линия Полярного круга. Сюда, в Туруханский край, царское правительство ссылало наиболее вредоносных революционеров. Куда уж дальше? Места безлюдные, тундра да лес во все стороны; редко-редко рассыпаны в снегах туземные юрты да русские станки – почтовые станции из горстки деревянных избушек.

Когда в 1908 году космический взрыв потряс тайгу на Подкаменной Тунгуске, что течёт сравнительно недалеко от Курейки, огненный смерч погубил лишь нескольких охотников. В цивилизованной Европе такая катастрофа снесла бы с лица земли пару столиц.

Словом, безлюдные, дикие места.

На берегу Енисея, в устье Курейки, стоял один из русских станков, названный по имени реки тоже Курейкой - для простоты.

В одной из восьми деревянных избушек, до окон засыпанных снегом, над столом склонились ссыльные революционеры Иосиф Джугашвили (кличка Коба), Яков Свердлов (кличка Андрей) и Шая Голощёкин (кличка Филипп). Вдоль стены - топчан, небрежно укрытый собачьими шкурами. Над топчаном - керосиновая лампа. Узкая полка в две доски завалена книгами и газетами, русскими и английскими. Поверх газет в ожидании обеда шевелил жабрами трёхпудовый осётр. Его внесли в избу минут десять назад.

- В моей проруби мелкая рыба не ловится! – усмехнулся Коба.

Сегодня ходок доставил мешок с почтой: ссыльные получали её примерно раз в месяц и встречали с крайним нетерпением. Путь от Петербурга до Курейки долгий. Среди журналов, книг и писем находилась шифровка из центрального комитета. Сухопарый Свердлов, сбавив до предела свой могучий, не по фигуре, бас, медленно читал её вслух:

«По сведениям… германского генерального штаба… из Нью-Йорка во Владивосток отправляется пароход с секретным оружием… огромной разрушительной силы. Власти империи… предполагают доставить его по великому сибирскому пути до… неизвестного пункта. Как действует оружие – неизвестно. Есть опасность, что даже разовое его применение способно решить исход войны… не в пользу тройственного союза. Задача большевиков – всеми силами способствовать продолжению войны. Воюющие государства… должны измотать себя до такой степени, чтобы на их территориях вспыхнули победоносные пролетарские восстания. Оружие из США… объёмное. Центральный комитет настоятельно предлагает сибирским товарищам… отнестись к делу архисерьёзно… и по возможности: а) устроить взрывы в порту во время разгрузки; б) если это не удастся, то взорвать поезд на пути следования; в) уничтожить сопровождающего груз американского профессора. Для этих целей разрешено взять из кассы партии 2000 рублей. Жму руку. С революционным приветом, Н. Ленин. 13 сентября 1914 года, Берн, Швейцария».

- Что он делает в Швейцарии? – изумился Филипп. – Он же в Кракове.

- Работает, - невозмутимо ответил Коба. - Очевидно, в Кракове русскому оставаться не с руки.

- Да какой он русский? – обронил Свердлов. – Он больший враг русских, чем сам кайзер Вильгельм. Другое дело, что горный воздух нейтрального Берна полезнее порохового Кракова.

- Эх, и я бы скатал сейчас в Швейцарию, погулял бы по горкам, пивка бы попил, - мечтательно произнёс Голощёкин.

- Попьёшь, Филипп, попьёшь, какие твои годы. А пока думай – как действовать будем? По пункту «а», «бэ» или «вэ»? Или, может быть, придумаем «гэ»? Впрочем, нэ надо «гэ», у нас и так многое на «гэ» выходит.

- Да что поезд? Сказки это. Вот хлопнул сербский парнишка эрцгерцога – и сразу мир тряхнуло. Шлёпнуть бы царя Николашку, это вот дело.

- Придёт время - шлёпнешь, - разозлился Свердлов. – Только сейчас вот надо кое-что сделать для революции – не царя, а учёного американца хлопнуть с его гигантской пушкой. Что думаешь, Коба?

- Партийный фонд тебе доверен, Яша. Надо бежать в Красноярск, приготовиться и двигать на восток по чугунке. Встретим поезд – грохнем.

- Ленин прав, что поручил сибирский фонд нам с тобой вместе, Коба. Тебя он знает лучше, ты известный бессребреник. Документы тоже не проблема, они есть в схроне. Но как бежать практически?

- Х-хе! – развёл руками грузин. – Разве впервой? Однако тебе, Яков, нэ надо бежать. Ты ведь уже сбежал от меня из Курейки? В Монастырском твоё отсутствие скоро заметят. А нас с Филиппом здесь не хватятся. Я однажды шесть недель рыбачил с тунгусами – попал в непогоду, жил в юртах, никто не искал, не волновался. Они думают: куда бежать? Мороз, волки, до Красноярска на санях месяц. Глупцы! Это если с одной упряжкой ехать и отдыхать половину суток. А мы у самоедов пару раз собачек поменяем на свежих, приплатим им чуть. Если товарищ Ленин просит обогнать время, значит обгоним время! – усмехнулся Коба. - А перед своим стражником я пиесу разыграю, из вежливости. К тому же у него содержание пятьдесят рублей, семья немалая, я ему добавлю на пропитание. Другие жандармы сюда, в Курейку, до весны, надеюсь, не сунутся.

- В твоей мыслепомешалке, Коба, настоящий зверинец живёт: то, как шакал, товарищу в суп плюёшь, то, как тигр, в пламя прыгаешь, - пробасил Андрей. - Когда вернётесь? И вернётесь ли?

- Целесообразнее вернуться. Война – всюду патрули, в Европу не пробраться. А сграбастают, опять запрут в каталажку с уголовниками. Какая там польза от нас? Здесь – вольный воздух, газеты, книжки, можно читать и писать. Думаю, месяца два нам достаточно будет для прогулки. Вспомню тифлисскую молодость! Да и Филиппу следует провэтриться, совсем нэрвным стал товарищ. Боюсь, подобно тебе, Яков, он с ножичком на первого встречного кинется. Как ты на мэня. Слишком вы оба кровь любите, чересчур, пожалуй.

- Ты, Коба, не первый встречный, и мы оба это знаем. Филипп, извини, я согласен, что ты становишься форменным неврастеником и мизантропом, надо бы развеяться. А пса своего, Коба, ты зря Яшкой назвал, не собачье это имя.

На лице Свердлова появилось хищное выражение. В жёлтых глазах грузина зажглись злобные огоньки. Он с трудом погасил их и потянулся за трубкой.

2

Океанское судно под пёстро-полосатым флагом Соединённых Штатов Америки вошло в бухту Золотой Рог поздним вечером 13 октября 1914 года. Владивосток спал. Судно не было ни военным, ни пассажирским - изрядно закопчённый, приземистый пароход-трудяга. Корабль встал на рейде, и вскоре к нему подошла российская таможенная шлюпка. Капитан спустился в неё и отправился на берег. Вернулся на борт он лишь утром. Проснувшийся корабль ожил, запыхтел и осторожно двинулся к причалам южного рыбного порта. Уже через час его разгрузка велась полным ходом. Портовые краны выуживали из корабельных недр один за другим длинные металлические контейнеры и укладывали их на железнодорожные платформы. Контейнеры не имели каких-либо надписей или эмблем; лишь маленькая цифра – вероятно, порядковый номер – чернела на крышке каждого пенала. Капитан, дымя коротенькой трубочкой, зорко наблюдал за работой.

К обеду разгрузка закончилась, и паровозная «овечка», старательно пыжась, укатила платформы с грузом на железнодорожную станцию. Несколько матросов снесли на берег и погрузили в автомобиль объёмистые чемоданы и ящики, видимо, чей-то личный багаж.

Лишь тогда на палубе парохода появился странный пассажир: очень высокого роста, болезненно худой, с чёрными аккуратными усиками, в чёрном плаще, в чёрной шляпе, но в белых перчатках. Первым делом прибывший незнакомец расставил руки в стороны, словно приготовился обнять кого-то, и втянул носом крепкую смесь запахов соли, рыбы и угля. Дул устойчивый северный ветер, обычный для осеннего Владивостока. Постояв минуту с закрытыми глазами, пассажир медленно выпустил воздух из грудной клетки, оглядел сопки на горизонте и только затем протянул капитану руку, при этом и не подумав снять белоснежную перчатку.

- Спасибо за доставленный груз и за сохранность моей персоны, - с некоторой иронией произнёс он по-английски. – В моей каюте на столе вы найдёте чертежи. При желании по ним можно на треть уменьшить размеры паровых котлов вашего судна и одновременно увеличить их мощность. Или просто получить патент на это маленькое усовершенствование, чтобы выгодно его продать.

- Благодарю, благодарю, - растерялся капитан, - но правительство хорошо оплатило этот рейс, вы ничего не должны.

- Меня эта простая работа спасала от ночной скуки. До свиданья, приятного вам обратного пути, - пассажир церемонно прикоснулся к шляпе в знак прощания, резко повернулся и стремительно зашагал к трапу, соединявшему корабль с пирсом, однако не воспользовался им, а легко перепрыгнул трёхметровое расстояние между бортом и берегом.

Капитан пожал плечами и спустился в каюту. На столе лежала толстая пачка отличной бумаги. Каждый лист был пронумерован и аккуратно испещрён чёрной тушью - чертежами, схемами, пояснительными записями.

- Я богат, богат, - забормотал капитан. – Я чертовски богат. Господи, спасибо тебе за то, что на свете есть сумасшедшие люди!

Внезапно его лицо помрачнело, и капитан спросил себя:

- И зачем же мне телеграфировать этим революционным разбойникам? Теперь обойдусь и без их подачек.

На берегу иностранца встречала горстка офицеров.

- Мистер Сэммер? Полковник Букреев. Рад приветствовать вас на русской земле! - театрально произнёс выступивший вперёд стройный брюнет. – Мне поручено обеспечивать вашу безопасность и доставку грузов до конечного пункта.

- Разве здесь опасно? – почему-то растерялся пассажир. – Ведь до фронта тысячи миль.

- Да, тысячи миль, и нам предстоит их преодолеть. А в Сибири много бандитов. – Букреев улыбнулся. - Не желаете ли перед долгой дорогой… хм, хм… закусить в местном ресторане?

- Закусить? Нет, пожалуй. Я обедаю в своём вагоне. Он ведь готов?

- Разумеется. Прошу, - и полковник сделал приглашающий жест в сторону громоздкого автомобиля.

Ехали быстро, и очень скоро маленький, с осиной талией полковник и долговязый гость прохаживались по перрону станции. Выглядела эта пара забавно.

- Вы хорошо говорите по-русски, - уважительно произнёс Букреев.

- В юности занимался лингвистикой. К тому же я славянских кровей.

К ним подбежал рыжебородый и пышноусый весельчак.

- Пончиков, Гордей Егорыч, - представился он. – Начальник поезда, так сказать, сударь. Вот, извольте видеть - два паровоза Сормовского завода! Новёхонькие, сам министр прислал!

- Максимальная скорость? – быстро спросил Букреев.

- До ста вёрст!

- Ого! Не может быть! А цилиндры? – заинтересовался американец.

- Два, диаметром пятьсот пятьдесят. А колёса? Гляньте – где вы увидите такие колёса, господин сударь! Первые три вагончика грузовые, вот эти серенькие, - продолжил пояснения шустрый Пончиков. – Затем ваш персональный, синий; есть ванная, гимнастический зал, бильярд, чертёжный стол из красного дерева. Далее вагон штабной, тоже синий, первого класса, для меня и господ офицеров, - начальник поклонился полковнику. – А последним прицеплен солдатский вагон на сорок штыков, третьего класса, зелёный.

- Сорок солдат? Зачем так много?

- Мистер Сэммер, это мало, а не много. Говорю же – места глухие, разбойные, - полковник улыбнулся. – Охране построиться?

Начальник поезда махнул рукой есаулу, и тот стрелой полетел по перрону. Через пару минут казаки в длинных шинелях и лохматых папахах выстроились вдоль вагонов. Добрая треть из них имела примеси туземной крови, что доказывали узкие глаза, широкие скулы, желтоватая кожа.

- Плотники есть? – звучно спросил американец.

Из строя вышли трое. Затем, чуть помедлив, ещё два казака сделали шаг вперёд.

- А кузнецы? – повысил голос Сэммер.

Вперёд шагнул только один служивый, ростом вровень с американцем, однако в плечах гораздо размашистей.

- Имя?

- Липат. Несмеянов, - прогудел богатырь.

- Вижу, что серьёзный человек. Этих – беречь особо. Мне понадобятся кузнецы и плотники, - повернулся к полковнику американец. – Отправление по возможности в ближайшее время.

Мистер Сэммер обедал в персональном вагоне в полном одиночестве. Он отведал наваристых щей, с удовольствием съел порцию судака, отправил в рот крошечный кусочек телятины и выпил две чашки обжигающего кофе. К десерту не прикоснулся. Что-то прикинул в уме, ужаснулся и велел унести остатки обеда.

3

Ехали Коба и Филипп весело, хотя холодная неестественность полярной ночи давила на глаза и барабанные перепонки. Лёд на Енисее в том октябре не отличался крепостью. Бывало, что нарты острыми полозьями взрезали его до воды, и путникам, дабы не промокнуть или вообще не утонуть, приходилось бежать рядом с ездовыми собаками, подгоняя их криками и ударами палок. Но так случалось нечасто. Гораздо сильнее, чем слабость льда, седоков и собак беспокоили волки. В молочном сумраке их нескончаемый вой на берегах Енисея сопровождал беглых арестантов до тех пор, пока они не останавливались на отдых. Зажигали костёр на середине реки, цепляли над огнём котелок, варили уху – рыба, соль, перец, зубчик чеснока, луковица.

- Перцу сыпь поболе, - ворчал Коба.

- Сопьёмся, - возражал Филипп, - лучше давай спиртику прибавим.

- И его тоже.

Деревянными ложками дружно хлебали варево из закоптелой посудины. Икали, крякали удовлетворённо. Кидали пустой котелок вожаку, и тот остервенело вылизывал до блеска его жестяное нутро. Собак кормили мороженой рыбой, псы жрали много и жадно.

А волки, едва завидев пламя на реке, умолкали и уходили прочь.

- Сытые, - говорил Филипп. – Снег пышный. Косули застревают до хвоста, волки и жируют, не до нас им.

Иногда Коба заводил народные песенки. Голощёкин хихикал, насмешливо блестел глазами на приятеля. Снежная пустыня, мороз, ледяная дорога, самоедские собаки в упряжке – и русские непристойные частушки в исполнении грузина. Правда, когда Коба пел, его кавказский акцент, итак не слишком заметный, исчезал полностью.

Царь посеял пашеницу,

А царица виноград.

Царь пропил всею Рассею,

А царица Петроград!

И далее, без перехода:

Эх, яблочко,

Сбоку зелено!

Нам не надобно царя,

Надо Ленина!

Мимо редких станков проносились в молчании и по возможности скорее – боялись встретить нечаянных свидетелей. А тунгусских юрт не опасались, дважды действительно обменяли собак – с щедрой доплатой.

В деревне перед самым Красноярском нарты и упряжку сторговали за кобылку с розвальнями. Хозяин – одноглазый смекалистый кержак – должен был забрать лошадку на явочном постоялом дворе, хозяин которого числился в глубоко законспирированном «бюро побегов».

В Красноярске подпольщики изъяли из сибирского партийного общака сто двадцать франков, присланных Лениным лично Кобе прошлой осенью, а также полторы тысячи настоящих рублей и тысячу фальшивых, искусно напечатанных в Германии. В том же схроне выбрали паспорта, пистолеты. Филипп, ошалев от увиденных богатств, притырил часы. Купили согласно придуманной легенде одежду. Посетили цирюльника, сходили в баньку, попарились от души, отменно пообедали в тихом ресторане. За столиком Шая не утерпел - похвастал часами. Коба, попивая дорогое вино, добродушно буркнул:

- Ишь, наблатыкался. Ладно. Ты же у нас зубной техник. Да и какой еврей без золотых часов? Считай – партийный гонорар.

Террористы выспались – и бросились на восток, навстречу грозному поезду.

4

В маленьком, не очень чистом буфете железнодорожной станции Черемхово, что в ста пятидесяти верстах от Иркутска, в укромном уголочке выпивали и закусывали проезжавшие – два приятных господина. Один из них имел небольшой рост, рябое лицо, гладко выбритый подбородок и стриженные под ёжик рыжие волосы. Одет он был в голубую косоворотку и клетчатый твидовый пиджак, на ногах – белые бурки.

Другой господин выглядел пошире и посолиднее. Хорошо пошитый дорожный костюм свидетельствовал о финансовом благополучии путешествующего господина, по виду и обхождению - жителя столичного города.

На столике стояла обычная для железнодорожного буфета снедь: варёные яйца, холодная курица, тёплые щи, белый хлеб, сушки, графин с водкой и горячий чайник. У стены покоилась ручная кладь проезжавших – кожаный баул, похожий на медицинский, и вместительный чемодан. В соседней с буфетом комнате размещались почта и телеграф.

Жандармский вахмистр в кавалерийской шинели, позвякивая шпорами, уже несколько раз прохаживался мимо их столика. Жандарм чувствовал лёгкое смятение. Кто таковы? Зачем здесь, на заштатной станции? Может быть, негоцианты и явились для встречи с воротилами угольных копей? Или отстали от поезда? Да вроде нет, закусывают спокойно, не спеша.

Наконец, утомлённый размышлениями, жандарм приблизился к пассажирам. Его лысина под жаркой мерлушковой шапкой вспотела, однако снять головной убор в такой ситуации вахмистр не решался.

— Виноват, господа, жандармский вахмистр Поляков. Пожалуйте документы.

— В чём, собственно-таки, дело? – тихо спросил солидный и курчавый.

А рыжий молча полез во внутренний карман пиджака и протянул унтер-офицеру вчетверо сложенный лист. На красивой гербовой бумаге значилось, что податель сего является официальным импресарио-агентом знаменитого артиста-пилота Якова Седова. Жандарм облегчённо заулыбался, сдвинул чуть в сторону кобуру на поясе. Якова Седова в Сибири знали. Не так давно он триумфально выступал с воздушными пируэтами на аэроплане «Фарман» во многих городах – от Владивостока до Екатеринбурга. А перевозили аэроплан как раз по железной дороге.

— Яков Иваныч думает у вас выступить весной, — медленно и внушительно проговорил рыжий. — В прошлый раз не удалось, но с той поры город значительно вырос. Не меньше десяти тысяч народу, я думаю. У вас ведь тут уже до сотни шахт. Война требует много угля. Яков Седов воевал с турками, был немножко ранен. Теперь хочет с патриотическими призывами сделать гастроли в сибирских городах. Мне вот надобно с местным начальством вопросы утрясти. Да и с купцом первой гильдии Щелкуновым повстречаться.

Жандарм торопливо вернул документ, пригладил встопорщенные усики, деликатно кашлянул и осведомился у второго проезжего:

— А вы, уважаемый, тоже по лётному делу будете?

— О, нет, мы только попутчики, ехали в одном купе. Я дантист, что означает зубной доктор. Намерен в вашем городке попрактиковать недельку-другую. Кстати, как у вас лично с зубами? Не шалят? – и господин выказал намерение открыть баул.

Вахмистр вздрогнул – он боялся стоматологов даже сильнее, чем дородную супругу своего начальника.

— Спасибо, слава богу, терпимо. Спасибо. Не смею мешать. Приятного аппетита.

Через минуту после того, как жандармский вахмистр покинул буфет, в зал вошёл телеграфист и молча положил на стол перед господами телеграмму. Коба также молча положил рядом с бумагой рубль. Как только телеграфист удалился, Голощёкин схватил телеграмму и жадно пробежал глазами по неровным строчкам.

— Состав вышел из Иркутска. У нас в запасе три часа.

5

— Мои предки служили ещё Рюриковичам, - с достоинством произнёс Букреев. – И отец, и дед мой, и прадед – все были русскими офицерами.

— Ваши предки могли служить Рюриковичам, однако сперва они с ними сражались - не на жизнь, а на смерть. Ваша фамилия восходит, извините, к печенегам. Букре на их языке – горбун. По-русски Букреев – это Горбунов.

Полковник с прямой спиной сидел напротив американского изобретателя, глядел невозмутимо. Полевой мундир без единой складки облегал гибкую фигуру офицера.

— А что означает ваша фамилия, мистер Сэммер? Производное от дядюшки Сэма?

— Да, псевдоним. У южных славян есть топор особой формы – тесла. В русском языке родственное слово – тесак.

— Так вы Никола Тесла – властелин громов и молний!?

— Да, я серб, волею судьбы ставший гражданином Соединённых Штатов.

— Мне приказано выполнять ваши распоряжения, господин Тесла. Однако мне неизвестны ни конечный пункт назначения, ни особенности вашего оборудования, ни принцип его действия – ничего.

— Я привык работать один.

— Хорошо, работайте один. Однажды прекрасным утром вы скажете: стоп, приехали. Казаки выгрузят оборудование, и поезд уйдёт. Вы останетесь один. После этого вы размахнётесь и забросите за линию германского фронта вашу бомбу – через горы и леса. Так?

— Мне нужен пятьдесят второй градус. В горах. Примерно в трёх тысячах миль от Берлина. Два градуса погрешности – допустимо. Триста миль вперёд-назад – допустимо. Это на юге Западной Сибири.

— В тех местах нет железной дороги.

— В одном из вагонов – разобранный летательный аппарат. Единственный на планете. Я увидел его макет во сне, ещё учась в колледже. Но сумел построить только сейчас, на деньги русского царя. Понадобились редкие и дорогие металлы.

— Допустим, перелетим в горы. В общих словах, каковы параметры вашего… оружия?

— Вы были в Париже, полковник?

— Разумеется.

— Видели башню Александра Эйфеля?

— Не хотите ли вы сказать, что мы построим нечто подобное?

— Именно – нечто подобное. В десять раз ниже. Не тысяча, а сто футов.

— Сто футов – тридцать метров! Десятиэтажная башня в глухом краю – это безумие!

— Шесть лет назад я взорвал тунгусскую тайгу и зажёг небо над Европой, оно светилось несколько ночей. В ту пору я воспользовался башней высотой двести футов вблизи Нью-Йорка. Тогда для опытов я выбрал мёрзлый кусок материка; надеялся, что моё изобретение изменит мир, что им заинтересуются могущественные и благородные силы. Увы, этого не случилось. Сообщили, что из космоса явился метеорит. Может быть, удастся послужить людям теперь? Ведь всякая война теряет смысл, если противники смогут разрушать любые города на любом расстоянии, в первую очередь столицы. В таком случае война становится гарантированным взаимоуничтожением, не так ли?

— Так в этих вагонах башня, способная превратить Европу в ад?

— Только оборудование: медная обшивка, генераторы, резонанс-трансформатор, динамо, кабели, разрядник, ещё кое-что. Самоё башню возведём из брёвен.

— Зачем вам башня в Сибири, если одна у вас уже есть в Нью-Йорке?

— Дурацкая политика: Вильсон сохраняет показной нейтралитет. Нельзя наносить удар с территории США. Но главное – географическая широта. Нью-Йорк на сороковой параллели, а мне нужен Берлин – он стоит на пятьдесят второй. При разбросе в двенадцать градусов моё устройство не гарантирует точности попадания. Это ведь густонаселённая Европа, а не пустая тайга.

Полковник вынул из планшета карту и расстелил её на столе.

— Кузнецкий Алатау. Поднебесные Зубья. Шерегеш. Однако там нет дорог. Никаких.

— Так уж и никаких? Куда-то же мы едем?

— Это дорога в Челябинск.

— Вот видите – одна дорога нашлась. Надо свернуть с неё, и тогда появится другая. Когда она исчезнет, будем искать третью. Мы с вами, полковник, – одного поля ягоды. Я и тонул, и был погребён заживо, однажды едва не замёрз намертво, в другой раз на меня напали бешеные собаки, на охоте меня чудом не растерзал кабан. Я переболел тяжелейшими болезнями. Но, как видите, жив и полон сил. Для чего-то и кому-то я нужен? И вы хлебнули горя, прошли огонь и воду, я это вижу и знаю. Не провидение ли свело нас? Мы построим башню и остановим войну.

Серб достал из шкафа бутылку, наполнил бокалы пурпурной жидкостью. Букреев махом опорожнил бокал.

— Вы романтик, причём романтик удивительного свойства – деловитый и практичный. Готов биться об заклад, что у вас ничего не выйдет. Всей душой я на вашей стороне, господин Тесла, однако идеалисты, по моим наблюдениям, обязательно проигрывают битву, если цена победы – чья-то жизнь.

— Это доброе старое вино, - пробурчал изобретатель, смакуя напиток. – Его нельзя поглощать залпом, как русскую водку. Спорить с вами не стану, потому как в молодости дал зарок не ввязываться в азартные игры и пари.

6

Террористы тщательно разровняли гальку над зарытым зарядом. Черемхово для совершения акции они выбрали по нескольким причинам, в том числе и потому, что здесь, на угольных копях, без труда можно было разжиться динамитом. Кроме того, шахтёрский посёлок кишел ссыльными большевиками, уголовниками и прочим сбродом, явившимся на случайные заработки: уголь с началом войны стал стратегическим сырьём. Две упаковки динамита в дерюжных мешках ждали их на явочной квартире неподалёку от станции. Хозяином квартиры был эсер, шапочно знакомый Голощёкину по тюремной камере. Филипп условно постучал в ставни мрачного строения и сразу направился к дверям. В полутьме сеней ему вручили поклажу, он молча расплатился фальшивыми купюрами и быстро удалился. Капсюль-детонатор собственной конструкции дантист изготовил заранее.

— Я ж зубной техник, - прищёлкнул он пальцами. — Эти ручки привыкли к деликатной работе, — он покрутил ладонями в воздухе. — Имели дело не только с золотом, но и с мышьяком, и с гремучей ртутью. Ого-го как бабахнет – под первым же колесом локомотива!

И вот динамит упрятан под полотном, капсюль аккуратно выложен на рельсы и закреплён; ориентир - мохнатая кривая сосна.

— Теперь куда? Назад на станцию?

Коба матерно выругался – по-русски и по-грузински: сгоряча, второпях они заминировали дорогу не позади угнанной ими «овечки», а впереди – теперь путь на запад для них закрыт. А времени – в обрез. В любую минуту может появиться поезд с адской машиной.

Что делать? Заговорщики растерялись и ещё раз ошиблись: вместо того, чтобы попытаться быстро перенести заряд в нужное место и двигаться на запад, они забрались в «овечку» и повели паровоз обратным ходом на запасные пути станции Черемхово. Филипп опасливо крутил реверс, устроив внушительный зад на маленькой, неудобной сидушке машиниста, а Коба, стоя у тендера с углём, посматривал – чисты ли пути. Оба чувствовали немалое напряжение, ибо управляли паровозом впервые. Грузин в очередной раз нахмурился, глянул исподлобья на Голощёкина, прокашлялся, но ничего не сказал. Возвращаться на станцию не хотелось ещё и потому, что в момент захвата паровоза Филипп сдуру заколол хмельного машиниста, мирно спавшего в будке. Зачем?

— Извини, Коба, по инерции, - объяснил он соратнику. – Адреналин бурлит, не сдержался.

— Сам поведёшь паровоз, мизантроп чёртов, - приказал грузин. – Тебе людей бы всё рэзать.

Чувствуя вину, Филипп суетился и очень старался заменить машиниста. Вот и теперь, отогнав «овечку» в тупик, он вылез из будки, побежал к стрелке и вернул её в исходное положение – открыл магистральный путь. Подпольщики загасили керосиновые буферные фонари, прикрыли круглую дверцу в топку, чтобы из неё лишь понемногу выходил жар для обогрева паровозной будки, и впали в оцепенение.

Звери и террористы умеют ждать. Ожидание - большое искусство, и, как всякое искусство, оно доставляет истинным талантам наслаждение. Коба, угнездившись на сидушке помощника машиниста, сосал трубку, поглядывал зорко по сторонам, воображал, как очень скоро под локомотивом секретного состава вздыбятся рельсы, как гром взрыва ударит по ушам, заряд динамита вырвет стальное сердце паровоза, и в небо по красивой траектории полетят куски железа, чугунные колёса, части человеческих тел... Жарким пламенем вспыхнут вагоны с таинственным грузом.

А если при крушении не погибнет учёный иностранец – что предпринять? А ничего, решил Коба. Главное – уничтожить аппаратуру, а сам человек, каким бы учёным ни был, без инструментов не важен. Как только противник проследует мимо, размышлял Коба, нужно мчаться за ним в погоню – убедиться собственными глазами, что эшелон уничтожен. А дальше… по обстоятельствам. Главное – пустить под откос вагоны с оружием, как приказал Ленин. Война не должна останавливаться, война обязана идти до полного истощения сторон. Даже если при этом придётся погибнуть двум славным революционерам.

— Ну, жахнем мы этих засранцев, а сами как уйдём? – спросил Филипп, словно подслушав мысли Кобы. – Мы ж как в мышеловке: вперёд нельзя, назад нельзя.

— Мы не мыши. Я не мышь, и ты не мышь. Тут деревня недалёко есть – Залари называется, вёрст сорок. Добредём. Спички есть, оружие есть. Там почистим пёрышки – и назад, в богом забытую Курейку, там уж, поди, Янкель Мовшевич с нельмами нас заждался. Главное – дело сделать.

— А если не получится?

— Продолжим преследование. Сибирь велика, догоним.

В будку паровоза сильно застучали прикладом. «Диавол! – огорчился Коба. – С этими беседами…»

— Эй, машинист, - раздался звонкий голос. – Бригадир велел паровоз в депо перегнать.

Коба осторожно выглянул. Внизу, у железной лесенки, стоял солдатик – тулуп нараспашку, папаха на затылке. В руках винтовка.

— Знаю, знаю, — лениво заворчал рыжий грузин. — Тут неполадка небольшая. Сейчас исправим – и в депо.

— Эй, а ты кто таков? – удивился солдатик. – Почему не знаю? Откудова взялся-то?

В это время от вокзала, набирая скорость, с двумя локомотивами в голове мощно тронулся секретный состав. Его грохот приглушил звук выстрела из бельгийского браунинга – любимого оружия российских революционеров. Коба любил этот неказистый пистолетик – со времён лихих кавказских экспроприаций. Шести патронов в обойме ему хватало, ибо в налётах на банки главным была не огневая сила, а точность и быстрота действий.

Глупый воин упал, не вскрикнув. Состав из шести вагонов и двух паровозов, разбрызгивая искры, промчался на запад.

— Переводи рельсы! – прохрипел Коба товарищу, но тот уже и без его команды, пригибаясь, бежал к рычагам стрелки. Коба схватил лопату и принялся судорожно кидать в топку уголь. Голощёкин вернулся в будку, глянул на манометр и дал полный вперёд. «Овечка» резво побежала за уносившимся во мрак таинственным эшелоном.

7

Хорунжий Семёнов вывел из теплушки жеребца. Левой рукой он придержал узду, а правой поглаживал, любовно потрёпывал высокую шею умного животного. Скакун благодарно косил на хозяина влажным глазом. Вокруг топтались, посмеивались, закуривали казаки.

— Ероху убили! – вдруг прокричал бежавший мимо солдат.

— Стой! Кто убил? Кого убил?

— Те, двое, на «овечке»! Мы с Ерохой пошли сказать, мол, в депо гоните паровоз, а один из нагана прямо в Ероху. А другой стрелки перевёл – и за литерным.

— Кто за литерным?

— Да вот эти двое на паровозе вот только что, как стрельнули Ероху, так и устегнули со станции вот на том паровозе-от!

Хорунжий дико глянул по сторонам и взревел:

— По коням!

Казаки толпой кинулись к лошадям, выводили их из теплушки, седлали, матерились вполголоса.

Григорий Семёнов на своём жеребце первым растворился в сумраке, за ним устремились еще пятеро всадников.

Первую сотню метров казаки ехали скорой рысью при свете станционных фонарей, но за околицей оказались во мгле. Глаза медленно привыкали к лунному свету и слабому сиянию снега. Кони сбавили ход, приноравливались, чтобы попадать копытами на деревянные шпалы. Ехали цепочкой, в затылок друг другу. Покинуть полотно железной дороги не было возможности: слева и справа лежали глубокие сугробы.

Хорунжий, поднимаясь на стременах, вглядывался вдаль, однако не понукал жеребца. Никаких буферных огней впереди не светилось. Умное животное поймало темп, пошло иноходью, осторожно и быстро стуча копытами о шпалы. Казаки отстали, но Семёнов не обращал на это внимания: лишний окрик может навредить. Не дай бог, чей конь ногу сломит. Разрыв между хорунжим и основной группой казаков медленно увеличивался. Жеребец всё наддавал и наддавал ходу, он окончательно освоился на странной дистанции – по бокам блестящие рельсы, под ногами с равными промежутками гулкие плахи.

Наконец Семёнов увидел впереди огни и дым, валивший из прокопчённой глотки «овечки».

— Давай, родимый, щас, щас догоним паразитов, - шептал он в горячее ухо жеребца. И скакун ещё прибавил ходу, расстояние между преследователями и паровозом стало таять, сократилось до сотни метров, до пятидесяти… Хорунжий вынул из кобуры револьвер и выстрелил вперёд, во тьму. Затем ещё пару раз. И в этот момент, словно в ответ на его выстрелы, раздался чудовищный взрыв, рельсы со шпалами встали перед ним вертикально, подобно сатанинской лестнице на небеса.

Семёнов спешился. Подоспели казаки. Впереди пылало железнодорожное полотно и ближайшие к нему сосны. Лошади, уставшие от долгой неподвижности в вагонах и внезапной скачки, прядали ушами, скалились, шумно выпускали газы и мочились в призрачной мгле. Втягивали огромными ноздрями сладкий снежный воздух.

— Да куды ж оне уйдут! – воскликнул один из казаков. – Надобно на станцию вертаться и телеграфом предупредить – мол, преступники на паровозе, задержать, арестовать, не пущать.

— И то верно, - поддержал его другой. – Зря мы на конях сорвались. Правда, размялись. А сюда треба аварийную бригаду.

— По сёдлам! – тихо скомандовал Семёнов.

Возвращаясь на станцию, хорунжий не мог понять, отчего так горестно ноет его сердце. Ну, упустили парочку бандитов, ну, погиб местный солдатик – обычное дело. Казаки каждый день мрут, а разбойники далёко не убегут. Главное – свои целы, фронт ждёт, надобно германцев бить в хвост и в гриву.

Однако сердце ныло как-то по-особенному затаённо, страшно.

Если бы знал будущий генерал-лейтенант, атаман Забайкальского казачьего войска, последний защитник Российской империи Григорий Семёнов, что в старенькой «овечке» удирает на запад организатор убийства последнего русского царя Исай Голощёкин, что рядом с ним орудует лопатой будущий большевистский самодержец Иосиф Сталин, если бы знал эту правду хорунжий Семёнов – как бы он поступил? Наверняка повернул бы лихих казацких коней на запад, перебрался бы через объятые огнём сугробы, и скакал бы без передышки, и настиг бы подпольщиков, и покарал бы их безо всякого суда и следствия сверкающей полосой забайкальской стали – кабы знал он тогда, отчего так болит и ноет его мужицкое сердце.

Не ведал ничего этого хорунжий Семёнов и понуро возвращался на станцию угольного посёлка Черемхово.

8

Коба как заведённый швырял уголь в зев топки, а Филипп, до пояса высунувшись наружу, пытался разглядеть впереди буферные огни обречённого состава. Он чувствовал по времени и по скорости, что скоро, уже вот-вот первый паровоз достигнет места, где заложена взрывчатка. Сажа из трубы залепила его глаза.

— Коба, плохо вижу, давай! – прокричал он и спрыгнул вниз, выхватил у товарища лопату. Тот вылез на крышу будки. В морозной мгле сибирского вечера он разглядел далеко впереди огни волчьих глаз и в первую секунду удивился – зачем волки, но тут же сообразил, что никакие это не волки, а буферные огни убегавшего от них поезда.

Пора. Пора! Вот сейчас наступит миг, который сделает его, Кобу, легендой среди большевиков. Сам Ленин скажет: чудесный грузин совершил подвиг, уничтожив дьявольское оружие американских империалистов.

Внезапно революционер отчётливо увидел примету - пушистую кривую сосну совсем близко впереди: оказывается, литерный поезд на дикой скорости проскочил заряд, и капсюль не среагировал! Несколько секунд – вот и их «овечка» закрутила колёса на роковом месте. Взорваться на собственном заряде! Коба зажмурился, а когда открыл глаза, кривая сосна осталась позади.

— Умелые ручки! – чертыхнулся он.

И вдруг пуля чиркнула по металлу рядом с его плечом; он прищурился и разглядел скачущего вдогонку былинного богатыря на гривастом коне. Коба отчётливо видел бешеные глаза и непреклонно сжатые губы казака; рассмотрел его лицо, хотя и отдавал себе отчёт, что этого быть не может – в такой ситуации лица не разглядеть. В гневе он выхватил бельгийский браунинг и с ненавистью, с отчаянием, наудачу выпустил оставшиеся пули в то место напротив мохнатой сосны, куда они зарыли динамит. И попал!

Раздался адский грохот, и между ним и былинным богатырём в небо взметнулась ревущая огнём лестница.

9

До Юрги добрались без происшествий. От этой станции угольный трест «Копикуз» («Копи Кузнецка») лихорадочно строил железную дорогу к рудникам в посёлке Кольчугино. Магистраль вчерне уже проложили, однако некоторые мосты и овражные переходы ещё сооружались. Местное начальство пришло в ужас от намерений военного эшелона следовать на юг по недостроенной колее, но когда полковник Букреев предъявил некий документ с полудюжиной печатей и личной подписью государя императора, начальство пришло в ещё больший ужас и махнуло рукой: делайте что хотите, ибо люди с такими бумагами на Руси всемогущи.

Литерный поезд свернул с магистрали и медленно поплыл на юг. Надо отдать должное Пончикову: начальник состава отцепил первый паровоз и ехал на нём, внимательно исследуя каждый метр дистанции. Он то и дело спрыгивал со ступенек локомотива и лично осматривал сомнительные участки дороги; в случае необходимости приказывал казакам укреплять насыпи, сооружать временные подпорки и сам контролировал их прочность, виртуозно матерясь. Соскучившиеся по мирной работе воины охотно хватались за пилы и топоры.

Ранним ноябрьским утром поезд остановился – рельсы кончились перед околицей угольного посёлка. Во всём Кольчугино имелась только одна приличная улица – довольно широкая и прямая. По ней лихо разъезжали в широких санях извозчики на каурых лошадках; другой масти здесь почему-то не водилось. Вдоль улицы располагались крепкие бревёнчатые дома, некоторые стояли на каменном цокольном этаже. Магазины, конторы, школа, церковь, особняки купцов и местных чиновников – всё находилось здесь, на главной улице. А рабочий люд проживал в хибарах, лачугах и землянках, теснившихся вокруг копей. Там царствовали смрад и грязь; дни напролёт слышались собачий лай, бабий визг, детский плач.

Не успел поезд остановиться, как к нему побежали ребятишки из ближайших хижин, следом потащились праздные зеваки. Казаки по приказу полковника цепью охватили состав и оттеснили любопытных на десяток саженей от железнодорожной ветки. Скоро в санях прибыл староста посёлка. Переговоры с ним провёл начальник поезда и, видимо, удачно: толпа рассосалась, а колоритный староста с пышноусым Пончиковым отбыли для продолжения второй, более существенной фазы переговоров в поселковый трактир.

Тем временем в ложбине прямо у вагонов американский инженер велел тщательно вытоптать площадку и начать разгрузку. Он лично открыл двери и потянул к себе первый контейнер. Служивые только крякали восторженно, поглядывая, как ловко работает изобретатель. Короткий тулупчик не мешал его движениям, силой он обладал исключительной, а отдыху не знал вовсе. Когда первая дюжина длинных контейнеров оказалась на земле, инженер начал вынимать из них выгнутые металлические детали. В каждом пенале в холщовых мешочках хранились специальные болты и гайки. Молча, одними жестами американец наметил окружность диаметром в три сажени. Из вагона изобретателя принесли мастерок с ключами. Он показал, как следует совмещать отверстия в деталях и скреплять их болтами.

Спустя несколько часов в ложбинке высился большой металлический таз. По его периметру располагались овальные окошки. Дверь сдвигалась в сторону.

Одна группа казаков отправилась обедать, другая продолжила работу: внутри полусферы привинчивали прочные лавки, по центру воздвигли некий столб высотой с человека. К этому столбу приставили тяжёлые кубические предметы, из которых торчали провода. Тесла попросил всех выйти, и казаки с удовольствием присоединились к трапезе. Кормили, кстати, всё это время их очень сытно, кашу варили разную, и в котле обязательно присутствовало мясо, а на завтрак им выдавали либо по два вкрутую сваренных куриных яйца, либо кусок жареной рыбы. Табаком каждого из казаков, не скупясь, снабжал лично Гордей Пончиков. Кузнец Несмеянов не нуждался в куреве, и поэтому Гордей Егорыч совал ему взамен, как дитёнку, кусок сахару.

Начальник поезда пользовался особого рода уважением: вроде свой в доску, а большой грамотей, и жизнь любит шибче, веселее других. Придумал, например, такую забористую штуку. На каждой остановке выстраивал казаков в две шеренги и зычно кричал:

— Кайзер кто?

— Говно! – на разные голоса вопили казаки.

— Чтоб он что? – по-прежнему зычно вопрошал начальник.

— Чтоб он сдох! – увереннее отвечали шеренги.

Однако Гордей Егорыч на этом не успокаивался и продолжал артистические занятия до тех пор, пока взбодрившиеся мужики не начинали орать во всю глотку. Над полустанками и перелесками звучало могучее эхо дурашливой дразнилки:

— Кайзер кто?

— Говно!!!

— Чтоб он что?

— Чтоб он сдох!!!

Самодовольно подкручивая усы, начальник поезда распускал солдатиков, а при случае вознаграждал особо горластых лишней чаркой водки. На изумлённый взгляд американца ронял:

— Поддерживаю боевой дух, так сказать, сударь. Чтоб не закисли в вагонах, как сельди в бочках.

Все пообедали, а инженер по-прежнему копошился внутри аппарата, присоединял проволочки, паял клеммы, крепил рычаги.

— Чо сие таково? – спрашивали воины друг друга. – Ераплан без крыльев?

— Фрицев бомбить, так мерекаю.

— Не-е, не доберёмси. Это ж тыщи вёрст. Вот запуздырить, к примеру, миску – полетит, но далёко ли?

— Да и скоко войдёт в энту миску?

— А други вагоны – забыл?

— Энто ж через Урал надобно - высоко!

— А куды ж тады?

— Мериканец знает - его спроси.

Подходили как бы случайно к удивительному тазу, заглядывали внутрь – изобретатель не обращал на зрителей внимания, возился с приборами. Так продолжалось до глубокого вечера. Казаки с неизменным аппетитом отужинали, вольготно расположились покурить под звёздным небосводом.

— Курорт! А бабы-то, дуры, думают, что мы тут воюем.

— Моя-то, поди, точно воюет - с соседом в бане, на горячем полке.

— А чо опричь прикажешь молодухам делать? Жисть-то однова даётся. Пущай позабавятся с соседом…

Вдруг веером посыпались красные искры, вспыхнули мёртвым светом стеклянные трубки, раздалось змеиное шипение, из-под днища агрегата повалил белый пар, шип перешёл в свист – и загадочный аппарат, вращаясь, воспарил над берёзами.

— Ура! – прошептал Букреев.

— Ура! – во всю глотку подхватил есаул Порохов.

— Ур-ра-а! – дружно грянули казаки, роняя в снег козьи ножки.

— Кайзер кто?!! – восторженно возопил вернувшийся из трактира Гордей Егорыч.

— Говно!!! – грянули казаки.

— Чтоб он что?

— Чтоб он сдох!!!

10

На фронт никто не полетел. В течение нескольких дней воздушный аппарат деловито порхал между Кольчугино и Поднебесными Зубьями – перевозил казаков, грузы, рабочий инвентарь и съестные припасы, купленные в посёлке. Управляли судном машинисты паровозов; один рычаг заставлял корабль подниматься и опускаться по вертикали, другой контролировал движение вперёд-назад. Контейнеры при доставке привязывали канатами к специальным креплениям по бокам летательного аппарата. В посёлке остались только опасно загрустивший Гордей Пончиков да четверо караульных солдат с пулемётом.

Место для таинственной стройки американский изобретатель выбрал живописное. Горный величественный хребет напоминал очертаниями доисторического ящера, голова и передние лапы которого погрузились в пучину. Спинной гребень исполинского динозавра тонул в облаках. Под южным склоном хребта сверкало на зимнем солнце зеркало замёрзшего озера. Над озером возвышался гранитный широкий уступ, на котором располагался другой водоём - поменьше, тоже застеленный льдом, однако из него по узкому желобу бежал с серебристым шелестом в нижнее озеро светлый ручей. Здесь образовалась широкая полынья, из которой казаки приспособились брать хрустальной чистоты воду. Над верхним водоёмом к небу уходили скалистые горы.

На западе хребет спускался в долину несколькими уступами, и на нижнем из них расположился отряд. Казаки освободили от снега просторную площадку, а всемогущий иностранец выровнял её при помощи трескучей шкатулки. Он ставил приборчик на глыбу, нажимал клавишу, и шкатулка начинала вибрировать. Скорость вибраций менялась, приборчик как бы нащупывал что-то, настраивался на неизвестную мелодию, внезапно по громадному камню змеились трещины, и через пару минут валун рассыпался на кусочки, которые казаки разбрасывали лопатами, как дворники щебень.

— Осциллятор вибраций, — с энтузиазмом комментировал полковнику Никола Тесла. – Атомы постоянно мечутся в пространстве, как лодки в бушующем море. Однако не тонут. В космосе вообще всё крутится, и планеты, и электроны, и ядра атомов. Океан энергии! Все вынуждены двигаться, чтобы существовать. Если настроиться на нужную волну, можно разрушить и сам земной шар – да, да, вот такой машинкой. Тот же принцип резонанса, что в известном примере, когда солдаты, шагая в ногу, крушат мост. При испытании такой вот машинки я нечаянно спровоцировал Нью-Йоркское землетрясение. Представьте, вдруг зашевелились столы и шкафы, зазвенели стёкла. Послышался гул. Лопались водопроводы. Когда я сообразил, что это действует мой осциллятор, пришлось немедленно разбить его молотком – иначе бы город полёг в руинах. А ваш покорный слуга полёг бы в темнице или в могиле. Увы, мир хрупок.

Под скалой казаки соорудили длинный сосновый сарай. Кораблик, как в итоге они прозвали летательный аппарат, в избытке доставлял на стройку спиленные деревья. Для их заготовки тоже использовали электрический инструмент: батарея вращала цепь с острыми зубцами, да так шибко вращала, что могла оттяпать руку или ногу у нерасторопного дровосека. В казарме пол застелили хвойными лапами, накрыли их брезентом – получилось дивное ложе. Входили в жилище с двух сторон – посередине краснел спиралями огнедышащий обогреватель. Его обложили камнями – от греха, дабы не обжечься, не запалиться ненароком.

Для иностранца срубили неказистую хатку наподобие охотничьей зимовейки: дверь, окно, лежанка, стол, табуретка, лавка. В этом помещении изобретатель спал – обычно ранним утром и не более четырёх часов; ел в одиночестве. На приветливой полянке за избушкой обтирался снегом, крутил сальто, садился на шпагат – как в цирке. Казаки прониклись к нему своеобразным чувством обожания: не то добрый волшебник, не то святой юродивый, не то большой ребёнок.

Однажды кузнец Липат Несмеянов, насмотревшись на заморскую акробатику, не стерпел, решил показать тренированному атлету, что и русские казаки не лыком шиты. Перед ужином приволок на полянку здоровенный чурбан; водрузил на него знатный булыжник, сыпанул горсточку гвоздей. С кувалдой на плече независимо прохаживался, покрякивал возле чурбана – собирал публику. В ожидании спектакля вокруг Липата сгрудились дюжины две солдатиков; приблизился есаул Порохов. Кузнец не спешил начинать представление. Наконец из зимовейки показался инженер, увидел толпу, подошёл полюбопытствовать.

Кузнец чопорно поклонился на четыре стороны, двумя пальчищами левой лапы взял двухдюймовый гвоздь, приставил его к булыжнику, примерился и ударил - один раз, сильно и точно. Гвоздь по шляпку вошёл в камень. Толпа ахнула. Тесла погладил гранитную поверхность, даже понюхал булыжник: никакого обмана.

— Почему гвоздь не погнулся? – спросил кузнеца.

— А пёс его знает! – блеснул тот белозубой улыбкой. – Энто чуять надобно. Теперича вы? – протянул он кувалду инженеру.

— Нет, не сумею, только гвоздь испорчу, - признался американец.

— Ужнать, все ужнать! – пропел повар, для порядка звякнув пару раз половником о железную трубу - сигнал приёма пищи. Довольные казаки гурьбой, хохоча и шуткуя, поспешили к котлам с кашей.

— Молодец, Липат, знай наших, подкузьмил, утёр нос циркачу.

Скоро лагерь погрузился в сон. Лишь караульный в толстом тулупе неповоротливой куклой топтался возле фонаря. Допоздна, как обычно, светилось окошко зимовейки. Чурбан, кувалда и гвозди остались на месте. Перед рассветом повалил снежок, пушистый, праздничный, словно бы новогодний, и припорошил крыши, полянку и вообще всю округу, все Зубья Поднебесные.

11

Утром, в неположенный час, в дверь постучали. Тесла сердито крикнул:

— Входите!

Перед ним предстали полковник Букреев и кузнец Липат. С булыжником в руках. Осторожно, как бомбу, уложили камень на стол. Тесла взял камень. Рядом со вчерашним двухдюймовым гвоздём светилась шляпка другого, гораздо более крупного; железный штырь пробил гранит насквозь, с другой стороны камня умелец загнул торчавшее острие.

— Что? Похвалить? – раздражённо пробурчал Тесла. – Потешились и довольно. Что за игры?

— Это не вы сделали? – вежливо спросил Букреев.

— Не я. А разве…

— Нет, не я, - пробасил донельзя расстроенный кузнец. – Разве мы не понимаем? Делу время, потехе час. По ночам народу спать должно.

— Господин Тесла, это ни в какие ворота. – Полковник явно волновался. – Никто в лагере, кроме Липата, этот фокус проделать не мог. К тому же мы всех опросили. Решили, что вы ночью позабавились. Оказывается, и не вы. Караульные ничего не слышали, не видели. Снег замёл все следы. Вредная шутка! Опасная!

— Определённо заявляю: не моя работа. К сожалению, я тоже ничего не слышал, хотя уснул около трёх часов. Вы же знаете, сплю я мало, но очень крепко.

— Загадка. С вашего позволения, часть казаков я сниму с работ сегодня, велю им внимательно обследовать окрестности. Я не верю, что это действие произвёл кто-то из нашего отряда, и никто не верит. Надо искать постороннего человека. Не только силача, но и весьма искусного разведчика. Бесшумно и тайно забить гвоздь в такой камень нелегко. Это не известняк!

— Да, пожалуйста. К счастью, работы близки к завершению. Если погода позволит, уже ныне я приступлю к испытаниям.

После обычных утренних процедур Тесла разложил чертежи и сосредоточился. Он сохранял полную неподвижность, уронив на грубую столешницу руки в шёлковых белых перчатках. По давней привычке изобретатель реализовывал идеи сначала в воображении, дотошно, шаг за шагом, а затем уже начинал практическую работу. Для него было несущественно, мысленно он запускает свой аппарат или испытывает образец в мастерской; его фантазия действовала безупречно. Таким образом он совершенствовал свои замыслы без лишних затрат, не притрагиваясь к материалам. Все операции производились прежде в голове – до мельчайшей последней детали. Он вновь и вновь мысленно повторял опыт до тех пор, пока не убеждался окончательно, что устройство будет работать так, как он его задумал.

Вот и сейчас воображение привычно перенесло его в кресло под куполом, и он мысленно проверял действие сложной цепи, соединившей ряд трансформаторов, динамо, осцилляторов, магнитных разрядников и прочих приборов. Изобретатель запускал устройство и физически ощущал, как электрический ток с поверхности земли, преображаясь и нарастая в приборах, устремляется по кабелю, по обшивке, достигает антенны, сталкивается с энергией эфирного поля – и множество крошечных молний, подобно огненным волосам, окружают медную шляпу башни.

— Великолепно, - прошептал Тесла при виде этой картины. – Цепь действует. Теллурические токи сбегаются, как голуби к зёрнам. Теперь фокусируем молнию - футов на сто.

Он мысленно выключил магнитный разрядник и задействовал генератор, осторожно подкручивая тумблер…

Дверь в избушку распахнулась, ввалился возбуждённый есаул Порохов, следом втолкнули двух типов - без шапок и рукавиц, в разодранных тулупах; за ними, стуча валенками у порога – сбивали снег, вошли караульные казаки и полковник Букреев.

— Извиняюсь, мистер Сэммер, - радостно прокричал есаул. – Вот, словили голубчиков! Шпиёны! Подвзорвать нацелились башню-от! Мешок с динамитом при их! И вот – оружие! – он выложил на стол тяжёлый маузер в деревянной кобуре и лёгонький браунинг.

Полковник прибавил к трофеям документы и купюры, перехваченные резинкой.

Изобретатель поморгал, прогоняя созданную в воображении картинку, и яркими синими глазами вперился в пленников.

— Полковник, останьтесь, пожалуйста, а прочие подождите на крылечке. Эти двое пусть на лавку сядут, - распорядился Тесла.

Казаки недовольно вышли. Пленники сели. Полковник встал рядом с ними, положив руку на гарду гвардейского палаша.

Тесла разглядывал задержанных. На тулупах – оборванные пуговицы, на лицах – угрюмая растерянность. Первый - ростом пониже, явно восточный человек, давно не брит, лицо в оспинах, глаза налиты тёмной желтизной, левую руку прячет – видно, ушиблена. Рыжие волосы с чёрными корнями – недавно красил.

Другой солиднее, в очках – за круглыми стёклами круглые от возбуждения глаза, волосы всклокочены, ладони исцарапаны. Этот нервничает сильнее, выглядит интеллигентнее. Оба – явно образованные люди.

— Что хотели сделать с башней? – спросил Тесла.

— Уничтожить.

— Зачем?

— Мы против русского царя.

— Так вы за кайзера? Немецкие диверсанты?

— Нет, мы за трудовой народ. Революционеры.

— Откуда?

— Туруханский край. Енисей. Полярный круг.

— Беглые? Давно там?

— Второй год.

— Что говорят в тех местах о комете?

— Говорят, что бог метил в Петербург, да промахнулся, попал в самоедов.

— Нет, в Петербург он не метил, - улыбнулся Тесла. - Вам известно назначение этой башни?

— Сжечь лучами смерти германский фронт.

— Лучами смерти? Не совсем так. Совсем не так. Откуда у вас информация?

— Центральный комитет связан с Америкой.

Говорил невысокий горец, слова произносил намеренно неторопливо, однако волнения скрыть не мог. Его сподвижник всё ещё не взял себя в руки, молчал, тревожно озирался. Тесла знал о существовании революционеров; ведь и Гаврило Принцип, тот юный студент, что застрелил Франца Фердинанда, боролся с оружием за независимость прекрасной Сербии. Эмоциональный порыв юноши привёл к трагическим последствиям, но субъективно революционеры – честные люди, размышлял Тесла, глядя в упор на задержанных.

— Полковник, прошу вас вернуть им шапки и рукавицы, дать спички и немного сухарей. Оружие и взрывчатку забрать. Это возьмите, - он двинул на край стола деньги и документы. – Пусть есаул с тремя казаками доставит их в сторону Енисея, допустим, миль на сто к востоку, - и обратился к пленникам. - Возвращайтесь к тунгусам, в Туруханский край, здесь вам делать нечего.

— Мистер Сэммер, - напрягся Букреев, - это враги государства, их нужно предать суду или немедленно расстрелять!

— За убеждения не расстреливают. Вот если бы они погубили башню, их бы казнили. А так – пусть идут. Мысли неподсудны.

Полковник помрачнел. Пленники вскочили с лавки, собрали бумаги и деньги, направились к выходу. У самых дверей тот, что ниже и решительней, развернулся и глухо проговорил:

— Благодарю за освобождение. И предупреждаю из благодарности: мы не одни у вас на пути. Есть кое-кто ужаснее. Казаки схватили нас в ту минуту, когда мы спасали свои шкуры. Нам было не до караула, - он горько усмехнулся и вновь приблизился к столу, за которым сидел Тесла.

— Нет смысла обманывать. Мы наблюдали за вашим лагерем с соседней вершины. Высматривали, чтобы составить план акции; затем начали спускаться – у нас там под кедром убежище. А в чаще, на склоне, остановились. Ноги не идут – понимаете? Как заколдованные. А в голове шум, скрежет, кровь стучит молотом. Так? - обратился он к напарнику, стоявшему у дверей.

— Так, - заторопился его товарищ. – Жутко, жилы стынут, но я всё же оглянулся. Боже! Лучше бы я этого не делал. На задних лапах стояло страшилище – медведь метров трёх ростом!

— Да, сначала и я подумал – медведь. Шерсть длинная, жёлто-бурая, лапы ниже колен. Вгляделся – нет, не медведь! Харя обезьянья, а не медвежья, глаза умные и стоит прямо, уверенно. А рост – да, выше меня раза в два. И говорит это чудовище…

— Говорит? – воскликнул полковник.

— Нет, не говорит, даже рот не шевелится, но в голове я вижу картинки – мы вроде как бежим, а за спиной лава, огонь, скалы падают, башня валится – землетрясение. Стою, смотрю на него - и даже руку за пистолетом не могу протянуть. Гипноз! Телепатия. И снова те же кадры, повторно: скалы трясутся, башня рухнула, и мы бежим.

— Так, так, - подтвердил Филипп. – Это чудовище нам объяснило – смывайтесь, мол, потому что грядёт катастрофа. А потом он, этот снежный человек, поднял обе лапы и как бы толкнул воздух перед собой. Тут мы и ломанулись от него, разум потеряли – вот нас казаки и сцапали.

— Испытанные подпольем революционеры, вооружённые, опытные – и бежали по склону быстрее зайцев! – презрительно изрёк невысокий горец. – Вот каков хозяин Поднебесных Зубьев! Это йети, у нас на Кавказе такие живут, я знаю, они врать не умеют. А колдовать могут. Скоро зашатаются под вами скалы. Вероятно, не нравится местному хозяину ваша затея.

— Мог он это сделать? – изобретатель протянул Кобе камень со вбитыми в него гвоздями.

— Предупредил, значит, - горец хмыкнул. – Его послание: силу показал. Мы перед ним – щенки перед волком.

— Идите, - устало махнул рукой Тесла. Все вышли. Инженер опустил плечи и голову, стал похож на обгорелую свечу. И вдруг вскочил, бросился к инструментальному ларю с криком:

— Землетрясение? Осциллятор! Мой осциллятор!

Чёрной коробочки, при помощи которой он дробил валуны и выравнивал площадку для размещения лагеря, в сундуке не было.

12

Летательный аппарат со стражей и подпольщиками ещё не скрылся на востоке, а Тесла уже занял место в кресле под куполом башни. Вопреки обычаю, он не довёл до конца мысленное испытание устройства по переброске энергии – слишком спешил. Если некто, хотя бы и мифический снежный человек, похитил осциллятор для создания эффекта землетрясения, то вполне возможно, что небо действительно упадёт на горы, а горы провалятся в преисподнюю.

Совершенно так, как в его мысленном опыте, медная обшивка полусферы обросла огненной щетиной – густой шапкой маленьких молний. Тесла удовлетворённо хмыкнул и глянул на север: из-за сверкающей льдом вершины лениво наползала беременная электричеством туча. Учёный нацелил антенну на её сизое брюхо и защёлкал переключателями: почти мгновенно ослепительная стрела длиной около сорока метров сорвалась с кончика башенной антенны и выжгла в снегу чёрную кляксу. Загорелись кедры, прогрохотал гром, и туча закачалась тяжёлыми боками над гребнем скал.

Тесла лихорадочно готовился к новому удару. Он накапливал в генераторе заряд, выставив на максимум показатели приборов. Строго на запад! На пятьдесят второй градус! На три тысячи миль! Сейчас или никогда! Что там клубится в небе над Берлином? Тёмный дым военных заводов? Через четверть часа вырвавшийся из сибирских гор плазменный смерч осветит небо Берлина невиданным заревом, забеснуется ветер, затрещат деревья, посыплются стёкла из окон, но дома устоят, и люди не погибнут – это будет демонстрация трагических возможностей – угроза действием.

Спустя пять минут после предупредительной атаки Тесла пошлёт радиограммы в европейские города с ультиматумом: или кайзер немедленно подписывает капитуляцию, или Берлин будет уничтожен, как библейские Содом и Гоморра.

Это станет его личным возмездием за Сербию, за угнетение маленького, но гордого южного народа!

Вдруг поверхностный земной ток исчез. Цепь разомкнулась. Стрелки приборов упали к нулю.

А затем затрепетал утёс, под которым стояла станция. Тесла будто и не слышал дрожи базальта, его могучий разум с чрезвычайной скоростью исследовал цепь агрегатов, чтобы найти в ней разрыв или короткое замыкание. Поздно! Площадка вздыбилась. Десятиэтажная башня, болезненно содрогнувшись, поехала медной грибной шапкой вниз. Время растянулось: мгновения стали веками. Казалось, что башня валится давным-давно. И когда, наконец, минули столетия, когда медь заскрежетала о камни, вот тогда испугались казаки, и кинулись прочь - кто куда, и даже полковник Букреев внезапно осознал, что тоже несётся куда-то вскачь.

Осознав это, полковник развернулся и не менее резво помчался к рухнувшей башне. Из-под неё уже выбирался великий изобретатель, целый и невредимый, но злобно возбуждённый. Он яростно жестикулировал и что-то вопил на непонятном, вероятно, родном ему языке.

- Будь проклят этот мир! Осциллятор! Мой осциллятор! – увидев Букреева, серб перешёл на русский язык. – Снежная обезьяна похитила мой осциллятор. Это неслыханно! Я буду жаловаться в полицию, я засажу её в каталажку!

Как ни ужасны были обстоятельства, полковник не сдержал улыбку: столь комичной показалась ему идея Теслы арестовать сказочную снежную обезьяну за воровство и вредительство.

Тесла бушевал долго; наконец с ворчанием полез под башню – осматривать приборы. Поодиночке, по двое-трое возвращались, отряхивались казаки.

- Авось да небось не с дуба сорвалось! – загадочной поговоркой объяснил им происшествие есаул Порохов.

Как ни странно, избушка повелителя молний устояла; а вот казачья казарма и навес, под которым готовили пищу, упали, как и злосчастная башня.

13

Ветер вытряхивал из туч на Поднебесные Зубья вороха снега.

Метель шуршала белыми одеждами, заглядывала в окно, а Тесла лежал на топчане, скрючившись, и не хотел думать, не хотел ничего решать и ни на что решаться. Он словно выгорел изнутри. Ему являлись мысли одна горестнее другой, и он обрывал их, комкал и кидал, как бумажные черновики, – в угол сознания. Он и чувствовать ничего не желал – по той же причине: сердце отторгало любую ноту, любую эмоцию, ибо все они его мучили и тяготили. Лучшим выходом стал бы сон, но учёный даже и не пробовал заснуть, поскольку отлично знал, что такая попытка безнадёжна.

Бегущий за поездом, отставший, одинокий, обессиленный… Всё лучшее позади, впереди лишь тьма, и в этой тьме трясутся, летят красные буферные фонари последнего вагона – не догнать. Не те грязные, страшные партизаны гонятся за его секретным поездом, а он, Никола Тесла, гениальный изобретатель, опоздал навсегда, отстал от всех своих поездов. У этих двоих жизнь впереди, успех и слава, они ещё запрыгнут с маузерами и браунингами в свой бронепоезд, они ещё станут ликовать, разбрызгивая из пушек и пулемётов смертоносную удачу, а с ним навек, навсегда останутся чувство беды и вины за то, что мог предотвратить гибель миллионов, но не сумел. Мог остановить войну – и не сумел.

Тень какой-то новой тревоги заставила его приподняться и вглядеться в снежный дым за окном. Ему показалось, что сквозь стекло его в упор рассматривают нечеловечески мудрые глаза, и Тесла увидел в них то, что так боялся увидеть все эти последние месяцы – плачущих, окровавленных детей на улицах германской столицы; тех самых детей, которые могли бы стать несчастными по его личной, персональной вине – Николы Теслы, миротворца и убийцы одновременно.

И увидев словно наяву этих детей, обманувших горе, Тесла закрыл глаза и откинулся на подушку. Спустя минуту он уснул, найдя решение: надо возвращаться в Америку.

14

Поздним январским вечером 1943 года Иосифу Сталину сообщили, что в Нью-Йорке умер великий изобретатель Никола Тесла. Вождь медленно поднялся из-за стола и аккуратно набил трубку табаком из папирос «Герцеговина Флор».

«Надо же, - удивился он, - а ведь мой любимый табак растёт на родине Теслы. Никогда не думал об этом».

Он стиснул чубук в жёлтых зубах, раскурил трубку и глубоко, мучительно затянулся. Выдохнул дым из груди, и в серебряном сербском дыме увидел картины прошлого – сибирскую мглу, красные фонари летящего над рельсами состава, потную физиономию Шаи Голощёкина. Сталин вспомнил, как полтора года назад читал очередной расстрельный список; третьим сверху, по алфавиту, значился троцкист Голощёкин. Коба вспомнил полярный холод, чистюлю Свердлова, его верного дружка Шаю-Филиппа, вспомнил безумную погоню за поездом и неприятные подробности – как Голощёкин, не сдержав патологической кровожадности, зарезал машиниста, как худо он смастерил липовый капсюль. И ведь могли оба погибнуть! Но бог милостив – всадники возмездия остались по другую сторону огненной лестницы.

Тогда, полтора года назад, Сталин задержал зловещий карандаш над расстрельным списком. Память подсказала ему, как усердно и напрасно искал он алмазный фонд партии; в марте девятнадцатого года умело избитый нанятыми антисемитами умирал хранитель фонда Яков Свердлов; к нему явился сам Ленин с требованием назвать адрес хранилища, но даже вождю жестокосердный скупец не выдал тайны украденной им у партии казны. И ведь если бы выжил, наверняка он бы, а не Сталин наследовал дело Ленина! Часть общака сыскали на квартире второй жены Свердлова, но не весь фонд – только часть. Спустя целых шестнадцать лет после смерти «чёрного дьявола большевиков» сокровища обнаружились под самым носом – в личном сейфе Свердлова, который оберегал на складе комендант Кремля! Ключа, естественно, не было; пришлось из тюрьмы везти известного медвежатника. Покойничек Генрих Ягода составил тогда список: свыше семисот золотых изделий, многие с драгоценными камнями, золотые монеты царской чеканки на астрономическую сумму, бриллианты, царские облигации. Ах, как бы пригодились эти деньги в голодные годы, в период первой пятилетки! Не отдал их скряга Свердлов и в гроб с собой не взял!

В ту минуту откуда-то из-под желудка к сердцу диктатора поднялась волна восторга от ощущения собственной силы, и Сталин, сладострастно задыхаясь, вывел жирным синим карандашом сверху на листе: «Согласен. И. Сталин» - и откинулся на спинку кресла. Да, свердловского дружка Исая Голощёкина, убийцу Николашки и его семьи, казнили в октябре 1941 года – поздновато, но лучше поздно, чем никогда.

Вождь моргнул, и вместо Исая Исааковича перед его взором появилась могучая фигура косматого существа, говорившего не звуками и вообще не словами. Он увидел вновь удивительное сооружение на скалах под названием Поднебесные Зубья, фантастический летательный аппарат – было ли всё это? Не привиделось ли? Нет, не привиделось. Это было - и плавные взмахи рук в белоснежных перчатках, и нестерпимо синий свет в глазах сербского чародея, и его усталые слова: «Мысли неподсудны».

«Ха – неподсудны! Ни революции, ни СССР не было бы, если бы сначала Ленин, а затем он, Сталин, выдающийся ученик Ленина, не казнил бы миллионы людей за их вредоносные мысли! Свободная мысль гражданина – вот главный враг социалистического государства. Тесла ошибался. Повелитель молний плохо разбирался в людях. А если бы у него получилось? – ужаснулся вождь. – Если бы не вмешался йети? Если бы заносчивый кайзер Вильгельм испугался громовых стрел серба? И конец войне? Снова могущество монархии, ссылки, подполье, уныние и тоска?»

Сталин вернулся за стол и угловатым, с постоянным нажимом почерком начал писать некролог для американской прессы:

«Никола Тесла – большой мечтатель, изобретатель и создатель теории и приборов…Он был не только первым человеком, который смог передать значительную электроэнергию без проводов, но и первым, кто дистанционно управлял движением аппарата со своей станции электропередачи… Он стал самым смелым из всех оригинальных экспериментаторов в очень опасной области исследования электричества… первым человеком, который передал миллионы вольт электричества со своего собственного оборудования посредством своего изобретения… Он чётко раньше других предвидел и опережал своё время…

Никола Тесла - друг Ленина, творец, философ и смелый исследователь науки, народ глубоко скорбит об утрате тебя. Ты дал людям намного больше, чем получил. Твоим коллегам и соратникам в научных изобретениях будет не хватать тебя. Такие люди, как ты, практически незаменимы.

Иосиф В. Сталин, СССР, 13 января 1943 года».

Конец.