EUR 107.4252 Обратная сторона тишины
Актер Илья МУЗЫКО о секретах работы краснофакельцев над резонансным спектаклем «Три сестры»
Со дня премьеры не прошло и двух месяцев, а уже написана куча восторженных рецензий, много букв — в соцсетях. Есть предсказания, что по этому спектаклю будут защищать диссертации театроведы и филологи.
Классическое безмолвие
Причем в большинстве отзывов о спектакле основное место уделяется тому, что все его герои (кроме сторожа Ферапонта) не произносят на протяжении более чем четырехчасового действия ни слова, изъясняясь жестами, общаясь на языке глухих и слабослышащих, а зрители наблюдают только за пантомимой да субтитрами в левом верхнем углу сцены. И тем не менее — оглушительный эффект и эмоциональный резонанс в восприятии публикой (которая не ленится «въехать» и понять замысел) давно известной истории.
Новая работа новосибирцев побывала на престижных фестивалях в Москве и Екатеринбурге, где имела большой успех. Но главное, что в родном городе среди зрителей появились поклонники-фанаты, закупившие билеты до декабря. Все это — о постановке чеховской пьесы «Три сестры» главным режиссером театра «Красный факел» Тимофеем Кулябиным.
Милые, милые сестры
Скажу о собственном впечатлении: оно очень яркое и значимое. Видела много спектаклей по этой пьесе, в том числе знаменитых и очень хороших. Теперь, в сравнении со спектаклем Кулябина, признаюсь: никогда так непосредственно и сильно не сопереживала судьбе сестер Прозоровых, как в этот раз.
Удовлетворение от прошлых спектаклей было, понимаю теперь, прежде всего эстетическое и интеллектуальное — ах, каким неожиданным ракурсом повернулся к нам поистине бездонный текст Чехова, какие молодцы режиссер и актеры…
Здесь я впервые всей душой сочувствую именно этим людям: трагически загадочной и прекрасной Маше (это о ней можно сказать словами Ирины, что она — дорогой рояль, ключ от которого потерян); иссушенной гимназическими уроками и внутренними правилами не касаться запретного, по ее мнению, неприличного, добрейшей души Ольге; оставшемуся без родительской защиты один на один с жизнью сущему ребенку — Ирине. Без преувеличения потрясает финал: сбившиеся испуганными птицами в единый комок сестры возбужденно машут руками и вскрикивают, как чайки над грозовым океаном. Уход из города военных, трагедия с Тузенбахом, крушение всех надежд — в их сознании будто прорвалась лавина: они услышали ужасающе громкую, агрессивную и дисгармоничную музыку жизни. Снесены все подпорки, мифы, державшие их над землей, — о своей особости, об избранности и благородстве военного сословия, о Москве обетованной, которой, вероятно, не существует на свете… Их тоска по поводу несовершенства окружающего мира обернулась лобовым столкновением с ним.
И все-таки финал дает нам не то чтобы надежду — догадку: неясное, грубое, дисгармоничное и есть настоящая жизнь. Они, сестры, тоже настоящие, каким и должно быть человеку, и потому с достоинством будут нести свой крест. Чудится тут и другое — созвучие набоковскому финалу романа «Приглашение на казнь»: увы, не в этой жизни сестры встретятся с существами, подобными себе…
Говорить и слышать
В чем секрет этого приема — не отступить ни на йоту от Чехова (никаких своевольных трактовок сюжета и прочего), но убрать «слова, слова, слова»? И как он дался участникам спектакля? Об этом мы попросили рассказать актера Илью МУЗЫКО, который в нынешнем сезоне влился в труппу «Красного факела» и исполнил в «Трех сестрах» роль Андрея Прозорова, брата главных героинь.
— Работа над спектаклем шла долго, почти два года, — рассказывает Илья. — Это связано в первую очередь с тем, что новая постановка — достаточно большой и сложный эксперимент. Дело в том, что существует такое общее место в культуре: мол, персонажи Чехова говорят и не слышат друг друга. Спектакль Тимофея Кулябина разрушает этот стереотип — они у нас говорят и слышат…
— Именно потому, что не слышат друг друга физически?
— Когда мы говорим обычным образом, мы можем сказать что-то в пустоту, не глядя на человека, я могу слышать вас, не поворачиваясь в вашу сторону. Но это сразу не работает, как только мы переходим на жестовый язык: мне не могут сказать реплику в спину, и я, начиная разговор, должен удостовериться, что человек сейчас меня будет слушать, я должен собрать его внимание.
— Русская драматургия — это драма общения. Сложно было не говорить, сильно не хватало слов?
— Местами даже помогало. Условия театра таковы, что в зале сидит огромное количество народа, и тебя должен услышать даже последний ряд: если нет подзвучки, я не могу на сцене говорить тихо. В этом спектакле мне не надо какую-то личную фразу посылать в последний ряд, я могу сказать ее здесь, на уровне партнера. На жестовом языке подача реплики тоже имеет разные уровни «громкости»: что-то можно сказать потихоньку, можно кричать, ругаться. То есть жест будет тот же самый, но то, как ты его будешь выполнять, меняет интонацию.
Швейцарские часы Тимофея Кулябина
— Как вам работалось с Тимофеем Кулябиным? Чтобы достичь такой слаженности в спектакле при таких сложнейших параметрах, наверное, надо было применять какие-то особо авторитарные приемы?
— При всей сложности работы репетиции проходили у нас в крайне полюбовной атмосфере. Тимофей вообще очень воспитанный и терпимый человек. Не было никакого хлыста, мы были абсолютно не рабы, все делалось творчески и в сотворчестве… Поскольку это моя первая работа с ним, меня поразило, как режиссер тщательно готовится дома к репетициям. Все записывалось на видео, и к следующей встрече у него был готов полный разбор работы каждого актера. На самом деле этот спектакль — прямо-таки высшая математика. Кстати, в начале репетиций он так и сказал актерам: «Мне от вас нужны швейцарские часы». Чтобы таким образом все в спектакле работало.
То есть мы импровизируем внутри темы, но в плане всех действий и передвижений на сцене все очень жестко режиссером выстроено. Тимофей как-то заметил на репетиции: «Я вообще не понимаю таких людей, которые выпускают спектакль, выходят на зал и говорят: «Мы сегодня первый раз на вас прогоним, может быть, что-то и не получилось, — как пойдет». Я с ним согласен, это большая глупость и заблуждение — проверять на публике, «как пойдет».
— Либо есть спектакль, либо его нет…
— Да, и ты либо сделал свою роль, либо не сделал. У нас до момента выхода на зрителя было шесть прогонов, от начала и до конца, без остановок режиссера. То есть начинается спектакль и через четыре с половиной часа заканчивается. При этом он тебе ничего не говорит, не поправляет, не уточняет, не командует, куда светить, что включать. Просто шесть прогонов до премьеры… Поэтому то, как им все выстроено в подготовительный период, и то, как все это работает, — это действительно швейцарские часы.
Формула везения
Еще мы говорили с Ильей о сыгранной им роли Андрея Прозорова, судя по всему, человека, духовно близкого сестрам и пытающегося достичь гармонии, хотя бы в отношениях со скрипкой. Он рассказал, что специально для спектакля учился играть на ней и что участие в «Трех сестрах» считает большим везением: «У многих за всю актерскую карьеру не случается такого».
Повезло и новосибирцам: Тимофею Кулябину, на мой взгляд, удалось в очередной раз доказать, что театр для него, как он не раз говорил, территория свободы. На этой территории он фантастически бесстрашен, талантлив и потому удачлив, добавим мы.
«Меня просто заклинило»
— Вы жестовый язык учили по-настоящему?
— Да, мы работали с педагогами, и поэтому было забавно, когда в Екатеринбурге после премьеры к нам подошел человек и сказал, что все здорово, но было бы круто, если бы мы говорили на настоящем жестовом языке, а не изображали — так он предположил…
— То есть актеры, занятые в спектакле, теперь владеют жестовым языком?
— Когда делаются постановки на иностранном языке, актеру не обязательно учить язык, просто он должен знать свой текст и помнить реплики партнера. У нас была такая методика работы: педагог тебе показал, ты снял это на видео. У меня в телефоне сейчас большая часть памяти — видео моего текста. Правда, пользовался я этим единицы раз, потому что запомнить было не так уж сложно. Самое сложное — добавить к этому мысль. Было и отдельное испытание. Я выучил сцену (первая моя сцена, я там общаюсь с полковником, сестрами), и вдруг мне режиссер говорит: «Возьми в одну руку скрипку»… Меня просто заклинило на день. То есть ты выучил все на две руки, а тут у тебя одну убрали. Как будто набили полный рот еды и сказали: «Говори». В общем, это было очень непросто, и работа велась поэтапно, наслоениями…
АКТУАЛЬНО
