EUR 110.4943 Владимир ГАЛУЗИН: «В юности оперное пение меня раздражало»
Но не только потому, что это был отклик на прекрасное пение и выдающийся драматический талант артиста, а еще и оттого, что Галузин нам родной: свою карьеру начинал в театре музыкальной комедии и НГАТОиБ. Он тоже воспринимает Новосибирск как начало начал и, хотя живет сейчас во Франции, с благодарной нежностью вспоминает наш город.
«Я искренне люблю то время»
— Владимир, поднявшись на Олимп, некоторые выходцы из глубинки не любят говорить о своей малой родине: мол, издалека я — вы все равно не знаете этого места… Вы же в интервью непременно вспоминаете и Рубцовск, где родились, и Новосибирск, где сделали первые шаги в профессии. Почему?
— Потому что где родился, там и пригодился. И, в принципе, творческий фундамент моей жизни закладывался даже не в Новосибирске, а именно в Рубцовске, где не было ни одного музыкального театра, а только драматический, куда мы ходили и потом с ребятами сами мастерили занавес и разыгрывали дома спектакли… В общем, не вспоминать о том, что родился я на Алтае, а учился в Новосибирске, было бы грех. Именно в Новосибирской консерватории, Новосибирском театре музыкальной комедии я заложил ту основу, которую эксплуатирую до сих пор, за что я им благодарен. Это та база, та точка отсчета, что дает мне возможность неустанно работать над собой уже самостоятельно многие годы. Я искренне люблю то время, когда я здесь учился и работал.
— А все-таки, если не секрет, почему больше двадцати лет вы к нам не приезжали?
— Сразу, когда я уехал из Новосибирска, был очень занят: в месяц приходилось делать и Отелло, и князя Владимира Игоревича, и Алексея в «Игроках» Прокофьева — меня сразу настолько загрузили в Мариинском театре, что и вспомнить было некогда, где я родился да где учился… Такая у Гергиева система — бросить в работу, как в воду, — выплывешь, хорошо… А потом, после того, как я сделал своего Отелло, — а их всегда дефицит, — меня, что называется, схватил «зарубеж»… Потом, когда меня однажды пригласили сюда, это приглашение не совпало с моим графиком, и всё… Хотя желание петь в этом театре меня никогда не покидало. Потому что ощущение новосибирской сцены для меня сравнимо, наверное, только с театром Арена ди Верона. Когда там зажигают все свечи и перед тобой открывается перспектива колоссального античного амфитеатра, как некий символ оперного искусства, искусства безмерного, безграничного, великого. Подобное впечатление я получил впервые именно в Новосибирском оперном театре: когда стоишь на сцене, а перед тобой уходящие под купол ярусы — это захватывает и вдохновляет… Такое же огромное впечатление произвел на меня первый оперный спектакль, который я здесь видел, — «Борис Годунов». На сцене — Красная площадь чуть ли не в масштабе 1:1, купола, хор — я был поражен. И, в общем-то, будто прозрел: до тех пор я стремился больше к эстраде, оперное пение, особенно женские голоса — сопрано по радио или телевидению, меня даже раздражало…
Позавидовала бы Метрополитен-опера
— А как вы попали на «Бориса Годунова»?
— Служил в армии, нас, что называется, строем привели в театр. И всё: с тех пор я заболел оперой. Уже работая после консерватории в музкомедии, мечтал спеть хотя бы партию Петушка в «Терем-Теремке». Здесь главным дирижером был тогда Исидор Аркадьевич Зак, которого я считаю своим первым в опере учителем. А голоса какие?! Мясникова, Левицкий, Егудин… Той же Метрополитен-опера сегодня бы денег не хватило, чтобы собрать одновременно таких солистов в одном спектакле.
— Ваши воспоминания об оперетте?
— Не скажу, чтобы я любил этот жанр: меня зачастую раздражали слова и шутки, которые мне приходилось произносить по роли, да еще нередко случалось танцевать! Мне это очень не нравилось (смеется). Но именно театр музыкальной комедии сформировал меня как артиста, что мне очень пригодилось в опере, ведь оперных певцов практически не учат драматическому искусству.
— Завтра вы будете петь в «Пиковой даме», критики называют вас лучшим Германом мира. Что значит для вас выход на сцену в этой роли?
— И новые постановки, новая продукция меня почти всегда огорчают. Ту же «Пиковую даму» и так делали, и сяк… Понимаете, когда у тебя за плечами месяц репетиций и приходит человек, режиссер, который даже первоисточника не читал и вообще ничего не знает, а просто начинает тебе объяснять, что он по поводу этой истории думает, это ужасно! Потом говорит: мне интересно, всем интересно, а вам, русским, почему-то нет… Я отвечаю: потому что русская публика читала Пушкина, знает Чайковского, а вы ничего не знаете и делаете то, против чего Чайковский, в общем-то, боролся. Проблема в том, что режиссура сегодня, особенно на Западе, строится на скандалах: не важно КАК поставить, лишь бы об этом заговорили. А это значит: есть реклама, есть шум в прессе. Вот это беда! Я не помню, чтобы на Западе ко мне обратились: давайте поговорим, кто и чего в этой истории от кого хочет… Нет, сразу: пошли-пошли — ты здесь, он там и так далее.
— А есть возможность вопреки режиссерскому замыслу каким-то образом свою трактовку преподнести?
— Практически невозможно. Единственный выход — попытаться как-то убедить, если этот спектакль заново ставится. А если он уже где-то был поставлен и перенесен на эту сцену, то бесполезно… К примеру, помню, шла «Пиковая дама» в Хьюстоне. И там идея была такая: Графиня поет всю свою песенку, лежа в ванне, — только лысина без парика наружу торчит. Причем артистка действительно должна была держать ноги в воде, а вода была холодная — у нее зуб на зуб не попадает, а она дама добросовестная — дрожит, но поет. И для чего все это было нужно?! Только для того, чтобы я спел: «Ах, старая ведьма, так я же заставлю тебя отвечать!» — и брызнул на нее водой!.. Так что лучший вариант, когда удается в новых постановках хотя бы углы сгладить, а на самом деле хочется спилить, срезать! Но профессия у нас, к сожалению, интерпретаторская…
«Пиковая дама» для меня — идеал»
— И все-таки титул лучшего в мире Германа — ваш. Это приятно?
— Это тяжело, это обязывает: всякий раз надо выкладываться как на финальном футбольном матче. А еще порой мучает совесть, что недодал что-то любимому композитору… Для меня страшно сделать Германа грубым и несимпатичным. Потому что он изначально доведен до состояния «Я болен, я влюблен…». Хотя некоторые постановщики и здесь видят все по-своему: мол, это он шантажирует… Для меня же эта опера идеальна: в плане музыкально-драматургическом, в плане воплощения законов театра.
— У вас слава очень независимого, сильного человека. К примеру, в основном вы работаете без театральных агентов, самостоятельно…Сибирские корни влияют?
— Многие даже говорят, что я скандальный. Ничего подобного. Просто я долго терплю, терплю, терплю, а потом даю знать о себе... Мне было очень интересно работать в Ла Скала со знаменитым дирижером Рикардо Мутти в «Манон Леско», но когда он после разных пертурбаций, то назначал меня на премьеру, то отменял, а потом поставил петь два спектакля подряд и через день — третий, я собрал чемоданы и уехал. Он, конечно, сказал, что выгнал меня, но ему не поверили те, кто был на генеральной репетиции. В результате у меня в Италии был грандиозный успех, но и добавилась слава такого рода: «Вы только ничего не говорите ему поперек, соберет чемоданы и уедет». Есть ли сибирское в характере? Наверное. Контрасты — жарко-холодно, жарко-холодно. Они в Европе даже представить себе не могут, что у нас здесь от мороза птицы иногда на лету застывают. Зато при морозе нет вирусов.
ФАКТ
В Новосибирске прошел 9-й Фестиваль молодого кино России «Зеленое яблоко», где было представлено более 100 фильмов начинающих кинематографистов из 21 города России и ближнего зарубежья.
