Два мира, две неправды

Ночь-день, закат-рассвет
Пристальность камеры постоянного соавтора Звягинцева — оператора Михаила Кричмана — с первых кадров поражает своей сосредоточенностью на деталях повседневного. Причем не поэтизирует их, к чему мы привыкли в авторском кино, а как-то отстраненно фиксирует и холодно любуется гармонией светотеней, предметов, плоскостей в богатом доме «тихого центра», где живут немолодые супруги Елена и Владимир.

Не жизнь, но ритуал с четкостью обустроенного быта: вот зазвенел будильник в комнате Елены, небрежные выверенные движения у трюмо, потом на кухне: открыла холодильник, сварила кашу, кофе — плавно, споро, заученно. Распахнула штору в комнате супруга: вставай, вставай. Вечером всё то же почти зеркально: выключила телевизор и погасила свет у мужа, затем у себя. Ночь-день, закат-рассвет. И даже близость — часть комфорта для него, немногословного очень состоятельного джентльмена, и ритуал из длинного списка обязанностей для жены — узаконенной прислуги.

Дискомфорт и легкое искренье возникают лишь когда речь заходит о детях: у Елены — женатый, не то безработный, не то неспособный вообще работать сын, который, естественно, постоянно нуждается в деньгах, у Владимира — взрослая, также не отягощенная деятельностью богемная дочь. В отместку за то, что муж не хочет помочь ее внуку «отмазаться» от армии (для этого нужно за деньги поступить в институт), Елена бесцветным ровным голосом называет его дочь беспутной.

Владимир считает свой отказ в деньгах воспитательным моментом для безвольного и ленивого сына Елены и говорит об этом; она же — жестоким бессердечным поступком, но молчит, и мы можем догадываться о ее внутреннем состоянии лишь по тому, как нервно теребит она край юбки, и по легкой испарине на лбу…

Так и сосуществуют они тихо и почти мирно под престижной крышей дома на Остоженке — уверенный в своем праве судить и миловать молодящийся богач и покорная его жена, которая содержит на свою пенсию большое непутевое семейство — пиво-чипсы-телик — в обшарпанной панелке на задымленной ТЭЦ окраине Москвы. До тех пор, пока Владимира не настигает в спортзале инфаркт и он не составляет завещания в пользу дочери. Понимая, что она остается без денег и не сможет дальше помогать своему семейству и внук тоже может оказаться в армии, Елена казнит, не милуя, супруга так же буднично, плавно и споро, как когда-то готовила ему завтрак.

А колокол звонит, звонит, звонит…
…Пиво-чипсы-телик переезжают на Остоженку. На аккуратно заправленной постели в бывшей комнате Владимира спит младенец. Елена разливает сыну, невестке и внуку чай. Зритель видит это с улицы через прозрачную штору освещенного окна. И страшнее кадр придумать трудно.
Восхищённые кинокритики (из тех, кто видел фильм в Каннах и на ММКФ) усмотрели в новой работе нашего земляка, становящегося «живым классиком», холодноватую, читай, отстранённую трактовку разобщенности нынешних россиян не только на два социально чуждых лагеря (или даже этноса, если угодно), но и на две морально-этические группы. Одна — носитель стихийной бестолковой народности, другая — прозападного холодного рационализма.

Это могло быть правдой. Тем более в это можно было поверить после встречи в кинотеатре «Победа» с Андреем Звягинцевым, который и сам что-то туманное говорил о «варварах»… Если бы не сам фильм, который, несмотря на свою внешнюю спокойную отстранённость, держит почти два часа тебя в состоянии крайнего эмоционального напряжения. И потом не оставляет ещё долго — день, два, три — после просмотра. Не то чтобы размышляешь, но словно не можешь выйти из тревожного круга. Вспоминаешь, к примеру, «Машину времени» Уэллса. Скорее всего, это ситуативное совпадение сюжетных линий, когда порабощённые подземные морлоки пожирают своих праздных господ элоев, но... Неужели развитие цивилизации ступило на тот самый трагический виток, когда деньги заменяют мораль и нам уже не дано понять друг друга?.. И еще ни за что не соглашусь с тем, что режиссер со сценаристом Олегом Негиным исследуют, препарируют эту ситуацию отстранённо: это не более чем стиль третьей работы Звягинцева в большом кино, и во всех трёх — душа его не просто плачет, она вопиет об истине любви к ближнему…