Самый вкусный подарок

Детей загоняли во дворы, а над городом низко-низко пролетали немецкие самолеты. С земли было видно, что летчики одеты в черные кожаные куртки, перчатки, шлемы, а на самолетах были черные кресты. Казалось, они могут зацепить нас крыльями! Мы боялись, припадали к земле, а летчики хохотали над нами.

В ночь на 22 июня мой отец Михаил Павлович Голяков был дежурным по аэродрому. В его отсутствие за нами пришла военная грузовая машина. На сборы дали всего пять минут. Война!!! Приказали взять детей и документы. Младшая сестренка взяла куклу, я поверх платья накинула на себя халатик… Одеты были легко, в матерчатых туфельках — вот так мы покидали свое жилище. Мама взяла документы и в последний момент прихватила за дужку чайник. Кто бы мог подумать тогда, что потом он выручит не только нас, но и пол-эшелона…

Машины подвезли нас к вокзалу, а над ним уже кружила плотная стая хищных воронов — немецких самолетов, которые делали свое черное дело. Оглушающий гул, взрывы бомб, столбы огня и земли вокруг эшелона, почти ничего не видно. Нас уже на ходу втиснули, вбросили, затолкали кого куда (в разные вагоны) в открытые двери теплушек, где в мирное время перевозили скот: скорее увезти из-под смертоносных бомб, спасти самых незащищенных — детей, женщин, стариков и больных.

Как видно, немцы хотели для своих военных целей сохранить железную дорогу. Поэтому бомбили рядом, по скоплению людей. Не знаю, какими судьбами нашему эшелону удалось увезти своих пассажиров-беженцев. Сквозь щели вагонов мы видели свет, как при сильнейшей грозе в степи, и слышали разрывы бомб, как при сильнейшем громе. Это было так страшно! От нашего эшелона остались паровоз, два вагона впереди нашего и три вагона позади. Завезли нас в какой-то тупик или на запасной путь. Был жаркий день, все хотели пить, а воды негде взять. Дети хотели есть, но все произошло так быстро, что люди растерялись, не взяли в дорогу ни хлеба, ни другого съестного.

Нам открыли двери и сказали: идите на полянку — «на подножный корм», сколько стоять будем, не знаем, до ночи точно. Мама повела нас подальше, в глубь поляны. И тут обнаружилось, что во время посадки в вагон моя младшая сестренка потеряла туфельку. Ей было так неудобно идти, что она села на травку, чтобы снять обувь и с другой ноги. И вдруг она увидела перед собой чумазого машиниста, который в руках, испачканных угольной пылью, держал на тряпочке яйцо. Надкушенное, с таким ярким аппетитным желтком, что моя сестренка забыла про свою туфельку, подошла к машинисту и смотрела на него, не отрываясь.

Мы и теперь не знаем, кто это был, как звали того машиниста. Знаем только, что это был человек с большой буквы. Он не устоял перед немой просьбой голодного ребенка и остаток яйца вложил в ручонку четырехлетней белокурой девочки. Обрадованная, она бережно донесла полученную драгоценность до мамы. Глотая слезы, мама отщипывала нам по крошечке от этого самого вкусного в жизни подарка и вкладывала в наши голодные рты (вид и вкус этого «обеда» мы пронесли сквозь годы и всегда помнили нашего спасителя-машиниста). А чтобы мама не переживала, сестренка гладила ее своими ручонками и уговаривала не плакать.

Не помню, сколько мы простояли на запасном пути. Ночью прицепили новые вагоны. Теперь наш поезд снова стал эшелоном. Нас повезли на восток. По пути следования простые советские люди выходили к эшелону и подносили кто что мог — варенные картофелины, драники, лепешки. Мне так и видятся эти женские головки, повязанные белыми платочками, заплаканные лица. И так на каждой остановке…

Прошли годы. Моя сестра стала врачом, врачом высшей категории, врачом от Бога, любила своих больных, лечила их не только лекарствами, но и словом, своим сердцем и душой. Узнавала, какие обстоятельства дома, ходят ли к больным родные. Приходя на дежурство, подкармливала своих пациентов собственноручно испеченными пирогами, блинчиками и обязательно приносила вареные яйца. И говорила: «Это вам поможет выздороветь», — всегда помня о том «дяденьке»-машинисте и его подарке.