EUR 103.2856 «Щелкунчик». Второй состав
Несчастье, постигшее театр оперы и балета города Хмурова, не с чем было сравнить. Прима театра, танцор Волобуев, сказал: «За такие деньги пусть вам танцуют цыгане», и уехал по направлению к Москве.
Через неделю — премьера балета «Щелкунчик». Но Щелкунчик, этот зубастый, ротастый, ненасытный инструмент с ручкой на спине, свалил в Москву. Репетиционный процесс длиною в три месяца коту под хвост. Кто-то шепнул: в цирке Хмурова есть способный артист. Работает то ли воздушным гимнастом, то ли клоуном, то ли дрессировщиком. Фигуристый как витязь, голенаст. В силу профессии тоже умеет носить колготки. Работает в паре с циркачкой, так что представление о возможностях женского тела имеет.
Артист понравился Пальцеву. После трех уроков у станка акробат Конский стал правильно ставить ноги. Хореограф Конского хвалил. Память у человека, сказал, феноменальная. Ввиду цейтнота Конского водили по сцене и показывали, где, что и как будет происходить. Это больше походило на осмотр места происшествия, но делать было нечего. Потребовали отречься от импровизаций. Все понимают: Конский — артист. Но стволовой замысел хореографа не должен пускать дополнительных ростков. Это «Щелкунчик», а не то, что у вас там в цирке, прости господи.
— Конский, если коротко, — увещевал Пальцев нового Щелкунчика, пока тот у станка сжимал и разжимал ягодицы. — На дворе двадцать пятое декабря…
— Второе ноября.
— Заткнись, Конский. В балете другое летоисчисление. Итак, на дворе двадцать пятое декабря. Дети Штальбаума, Фриц и Мари, ждут подарков. Мари видит под елкой игрушку, которая предназначается для раскалывания орехов…
— Щелкунчика.
— Уже почти готов. Теперь пару слов о Мари…
Сделали два прогона при пустом зале. На одном из них во время фуэте Щелкунчик повредил Принца Оршада и Фею Драже, неосмотрительно приблизившихся к Конскому. Но в общем получилось неплохо. Пальцев был рад. На его лице читалось предвкушение. На лице Конского читались ответственность и послушание. На сцене ему нравилось больше, чем на арене. Тут не пахло. Пальцев намекал на прием в труппу.
По первым же аплодисментам на премьере Пальцев понял: успеху быть. Конский был безупречен. Сольные выходы исполнял как Нуриев.
Пальцеву стало значительно хуже, когда в руки Конского впервые попала Мари. На репетициях и прогонах все было идеально. Но не сегодня. Как только девичий стан примы Хмуровского театра оказался в руках Щелкунчика, тот метнул ее вверх, придав вращательное движение. Потом поймал за ногу и руку, после чего подбросил еще выше. В глазах Мари появилась аэрофобия.
Она исполнила два нехарактерных для балета сальто прогнувшись и вертикально встала головой точно в подставленную ладонь Конского. Профессионально отрегулированный механизм позволял сохранять координацию. Мари стояла вверх ногами на вытянутой вверх руке Щелкунчика и являла собой новое прочтение бессмертного произведения.
Несколько раз протянув приму между своих сильных ног, Конский крутанул ее пропеллером. Поймал, крутанул в другую сторону. После чего непринужденным движением закинул на шестиметровую елку под самую звезду. Обняв ее ствол руками и ногами, Мари смотрела вниз таким взглядом, словно там волки. Она не хотела обратно к Щелкунчику. В гробу она видела путешествие по Лимонадной реке и Цукатной роще. За пять последних минут она ни разу не коснулась пуантами сцены.
Хореографа Гонштейна отливали за кулисами нашатырем прямо из ведра. Пальцеву натолкали полный рот валидола. Зрители аплодировали стоя.
— Не могу я при полном зале! — ломая в отчаянии руки, стонал Конский после премьеры. — Как увижу зрителя — все. Рефлекс. А нельзя как-то без зрителей?
Мышиного короля снимали со штанкета под потолком при помощи лестницы. Он просидел там до конца представления. Его бой с Щелкунчиком закончился через секунду. Конский профессионально экономил время представления. Оперативная память интуитивно подсказывала, что тигры могут затянуть второе отделение.
