На теплоходе музыка

Иванов не хотел в круиз. Но жена мечтала прокатиться по реке. Она хотела недели покоя и свежего ветерка в лицо. Обь манила ее, шевеля волнами.

Теплоход заполнялся пассажирами. Из их неразборчивой речи следовало, что это второй день чьего-то бракосочетания. По палубе ходили пассажиры, держась из последних сил. На их лицах была заметна лютая тоска по звуку струящейся в рюмку водки. Пальцы гостей в статичном состоянии шевелились как у пианиста Мацуева. Где-то в районе радиорубки зазвучала рвущая душу история, в которой на теплоходе музыка играет, а она одна стоит на берегу.

Теплоход отдал концы. Через десять минут выяснилось: из непричастных к свадебному мероприятию пассажиров на борту оказались только Ивановы и семидесятилетняя пара. Профессор Николай Степанович с супругой. Они тоже искали тишины и сдержанной романтики. Еще спустя четверть часа выяснилось, что жену Иванова страшно тошнит. Ее нефертильный возраст подсказывал, что причиной этого явления может быть только морская болезнь. Причал еще не скрылся за горизонтом, а воспоминаниями о круизе была забита уже вся память.

Свадьба сорвалась с цепи. Водка полилась в рюмки и стаканы непрерывным потоком. Ресторан работал на износ. До полуночи Иванов успешно отбивался от приглашений выпить за здоровье молодых через дверь каюты. Но ближе к полуночи совершил ошибку. Он вышел на свежий воздух покурить и был тут же схвачен. Его внесли в ресторан на руках.

Там Иванова опустили на стул. Он хотел объяснить, что с его гастритом пить нельзя, но вдруг куда-то поскакал. Пятьдесят стульев с грохотом двигались вокруг праздничного стола. Покинуть ипподром было невозможно. Наиболее пьяные присматривали за порядком. Иванов скакал вместе со всеми. И это был первый за последние двадцать лет случай, когда профессор кафедры прикладной математики использовал стул таким образом. Человек перед ним оглянулся, и Иванов узнал Николая Степановича. Абсолютно трезвый, тот сообщил, что галопирует около получаса. По его подсчетам, он опережает этот теплоход уже километров на двадцать. А в каюте его ждет жена, томик Бёрнса и корвалол. Но до всего этого он, похоже, уже не доскачет. Слава богу, что Генриетта Арнольдовна не знает, где он и чем занимается. Его взяли во время фотографирования заката.

Скрежет и утробный стон металла опрокинули свадьбу на пол. Судно накренилось, корма стала опережать нос. Цунами майонеза окатили все стены. Иванова накрыло тазом с раками. Последнее, что он помнил, был бегущий куда-то по инерции Николай Степанович с огромным осетром в руках. Изо рта осетра торчали кусты сельдерея. В глазах осетра читалось отчаяние. Оба они покрыли корпулентную пожилую гостью и зарылись в табуне стульев. Иванов видел две мощные ноги сорок третьего размера в чулках, крепко сжимающие осетра и профессора. Видимо, именно это имел в виду Николай Степанович, уповая на неосведомленность Генриетты Арнольдовны.

Голос капитана Иванов узнал сразу. Им произносились слова, которые последний раз звучали при штурме Муданьцзяна. Капитан спрашивал, какая тварь сбросила якорь на скорости двенадцать узлов. Не дожидаясь ответа, он пообещал насадить на этот якорь всю свадьбу. В том случае, если этот якорь найдут, конечно.

Выковыривая из себя раков, Иванов увидел входящего в ресторан мужчину. С его костюма капала вода.

— Ну, товарищи!.. Слив в этом туалете, я вам скажу, как на ГЭС!

— Ну здравствуй, лоцман северных морей!.. — страшно закричал капитан, вырывая из руки мужчины какую-то ручку…

Иванов одной рукой держал свой радикулит, второй поддерживал старика. Он довел его до каюты и передал жене. Генриетта Арнольдовна была немного удивлена, увидев мужа с двухметровым осетром в руках. Кривые ноги Николая Степановича выдавали в нем опытного наездника. Расцепить его руки не представлялось возможным.

Они все вместе сошли на ближайшей пристани. В Бибихе, что ли.