Записки адвоката: Домик в деревне

Сидели бы уже в своих квартирах и не забивали улицу Большую своими машинами с рассадой. Нет, всем домик в деревне нужен.

Все знакомые покупали дома, и Кира находила себя неполноценной. Препятствие в лице Гриши она решила устранить так: мы там корячиться не будем, сказала. Мы там, сказала она, картошки немного посадим. Чтобы приезжать и под гитару запекать на костре. Никаких удобрений, граблей и финалгона. Ну, еще немножко болгарского перца и огурцов. А то как-то глупо приезжать и запекать одну картошку. И еще чуть-чуть малины. А то вдруг ангина. А так она везде кипарисы высадит, она уже посмотрела, как это делается. А Гриша соорудит беседку.

После этих слов Гриша пришел в себя. Он сказал, что это решительно невозможно. А также он против помидоров и перца, поскольку категорически против каких бы то ни было домов. И тогда Кира оставила червей, чтобы Гриша кормил вуалехвостов, шесть куриных ног, чтобы Гриша кормил Гришу, и уехала к маме плакать.

На балконе вечером одинокий Гриша с высоты собственного роста отбивал куриные ноги друг от друга. Ноги крошили бетон, летали по балкону, разбили банку с капустой и сломали неношеные лыжи. Капусту Гриша положил в унитаз, а ноги затолкал обратно в морозилку. Позвонил теще и сказал, что согласен.

Дом был похож на дом. Четыре стены, крыша, два этажа. Но неосвященный, видимо. То в окно кто-то постучит и нежным матом пригласит какую-то Евдокию на сеновал. То возбужденные кони храпят у порога. То собака во дворе с цепи рвется. Кира даже спрашивала у Гриши, прижимаясь к нему под одеялом: «У нас точно нет собаки?». Зато был реальный кот, перемещенный из душного города на чистый воздух для стабилизации психики. Однажды он глянул в окно, закричал, упал с подоконника и стабилизировался. В общем, как-то сложно все было, неспокойно.

В июле, когда Кира впервые открыла дверь теплицы, на нее вывалилось, повалив с ног, зеленое лохматое чудовище. Прибежавший с вилами сосед сообщил, что, если абстрагироваться от ненужных подробностей, это называется помидорами. Они никогда не видели людей и поэтому так себя ведут. И судя по динамике роста, заметил он, скоро они, возможно, перейдут в дом.

— Как это — перейдут? — спрашивала ночью Кира Гришу. — Иди и убей их, ты же мужчина.

Дом был куплен у сбегающего в столицу поэта-самородка. Чтобы пролить свет на происходящие странности, Кира обратилась к городским бабкам. Бабки лили в воду воск, варили кофейную гущу и в конце концов установили, что поэта в Москве насмерть запороли критики. И теперь его жаждущий мести дух вернулся в деревню. Крестясь, Кира толкала на ночь топор под кровать. По вечерам умоляла Гришу поскорей продать дом, пока самородок не нашел на кухне спички. Гриша упирался изо всех сил, потому что в деревне ему понравилось: не нужно покупать губки для обуви. А если Кира на самом деле добра желает, то пусть поможет топор найти, а то замок к калитке прикрутить нечем.

В середине июля раздался грохот и вопль, уходящий по синусоиде куда-то вниз со второго этажа. Обезумевший дух поэта пошел вразнос, решили они. Но тут в их спальню вошла Зинаида Александровна с оконной рамой на плечах.

Доктор Гришу успокоил: порезы и царапины зарастут. Куда больше тревожит душевная организация его тещи. Во время наложения швов она утверждала, что видела Тото Кутуньо. Любимый певец зашел к ней в клубах оранжевого дыма, и из одежды на нем была только семиструнная гитара. Нетрезвый исполнитель убедительно обещал теще многократную и запоминающуюся любовь, говорил, что еще пара концертов и они будут вместе навсегда, словом, вел себя точь-в-точь как покойный тесть. Чтобы прекратить этот оскорбительный разговор, она вышла из комнаты и хлопнула дверью. Дверью немного ошиблась… Приземление на яблоню оказалось для нее полной неожиданностью.

Через неделю Кира сбыла проклятую недвижимость вместе с топором и Кутуньо. Теперь она снова ищет дом, но прежде проверяет, все ли посадки на участке знакомы с людьми. А болгарский перец вырос — новая хозяйка рассказывала — просто прелесть: морозоустойчивый, выше забора. Самих перцев, правда, нет. Но цветы — глаз не оторвешь.