EUR 107.4252 Татьяна Янушевич и её последний рассказ
Татьяна ЯНУШЕВИЧ (1941–2016) известна в литературных кругах Новосибирска как замечательный редактор книжного издательства «Свиньин и сыновья». В то же время, она никогда не прекращала собственного литературного творчества. Она автор книг «Мое время» (2004), «Мифология детства» (2005), сборника рассказов «Коробка с пуговицами» (2010). Небольшие тиражи этих книг не позволяли сделать их достоянием широкой читательской аудитории, но люди знакомые с ее творчеством, как правило, высказывали самое восторженное мнение, прежде всего, о языке писательницы – самобытном, но вместе с тем наследующем лучшие традиции русской классической литературы.
Первые литературные опыты Татьяны ЯНУШЕВИЧ относятся к началу 60-х годов прошлого века, когда студенты недавно открывшегося Новосибирского университета организовали «самостийное» литературное объединение. Среди активных участников она была единственной женщиной и единственным прозаиком. Тогда серьезных публикаций не случилось, да к тому же объединение вскоре прекратило свое существование, поскольку не получило одобрения партийных органов. Несколько членов объединения сохранили на всю дальнейшую жизнь и дружбу, и интерес к литературному творчеству. Работая по профессии геофизиком в различных научных организациях Новосибирска, Татьяна ЯНУШЕВИЧ входила в этот дружеский круг, но всерьез к художественной прозе вернулась только в 1990-х годах, начав работу над текстами, вошедшими впоследствии в ее первую большую книгу «Мое время. Записки счастливого человека».
Рассказы, написанные в период 2010–2015 гг., появиться в виде книги не успели. Летом 2015 Татьяну Александровну настигла тяжелая болезнь. Писать она не переставала до последних дней. Предлагаемый здесь рассказ она закончила буквально за неделю до кончины 2 февраля 2016 года. Ее коллеги по издательству приложат все усилия, чтобы все ее литературное наследие стало доступным для самого широкого круга читателей.
ПАРЕНЬ В ШЛЯПЕ НАБЕКРЕНЬ
(лирические штрихи)
Кто он? Чтобы как следует рассмотреть, для начала его лучше поместить поодаль, на фоне широкого простора. Например, на берегу Обского моря. Здесь ему будет где размахнуться. Ранним утром в аквамариновом тумане мы видим чёрный силуэт в шляпе, гибко вырезанный из бумаги. Он забрасывает блесну далеко-далеко, как никто из нас не сможет. Хочет больше всех наловить рыбы, пока остальные спят.
Мы, остальные, на самом деле проснулись, лежим возле тлеющего костра, наблюдаем. Он картинно тянет уду, словно тащит кита. Из молочной глади воды косматый выползает пук спутанной лески.
– Юрка, опять борода! – орем хором
Все мы тогда еще студенты Новосибирского университета.
Расселись по бережку с удочками, только он стоит, расставив долгие ноги в закрученных до колена черных штанах, в чёрной рубахе и чёрной шляпе, распутывает узлы. Видно, что он близорук, и видны уже хорошо ржаные усы.
Позади, за косогором, из-за сосен лениво солнце встает, зевает, потягивается длинными лучами и вдруг бодро так подскакивает прямо в небо. Мы замираем, глядим.
Песчаный пляж полумесяцем приобнимает неглубокий залив, по его углам топорщится осока, тальники, свесив ветки, макают листы в воду, рисуют круги. Круги разбегаются, множатся, заплетаются в узор. Подул ветер – зарябила блескучая кольчуга, вспучилась, и вышел из пучины Дядька Черномор, кучерявая борода, что пена морская, на голове солнечный шлем золотой. А за Дядькой тридцать три богатыря, плечи – косая сажень, грудь колесом, вокруг рта окладом рыжие усы.
Такие картинки Юрка рисует в тетрадках, на полях конспектов, на обрывках бумаги, на папиросных коробках – на всём, что подвернется под карандаш. Из кудрявых штрихов возникают деревья, скалы, облака, горбоносые витязи, девичьи лики, улыбчивые, как полная луна.
Чтобы было кому смотреть и слушать – а ведь из каждого рисунка вьется плетешком рассказ – нужны мы. Нас может быть и пять, и три, и кто-нибудь один, любой, например, я. И со мной как раз складывается другая картинка, в противовес дальней она с самого близкого расстояния, какое только возможно между друзьями. Кстати, дружить с ним легко – он всегда женат, потому греховные мысли даже в голову не приходят.
Пейзаж зимний. На снежном пустыре Обского моря откуда ни возьмись прорубь. Возле неё две фигуры. Одна бултыхается в проруби, другая в тёплом пальто бегает вокруг, повернувшись спиной. Потом они меняются, но в той же диспозиции.
А история такова. Ехали на автобусе в город случайно вместе. Ещё едва знакомы. Почему и расхвастались, как два подростка.
– Да я могу!..
– Да я!..
– Да я купаюсь в мае и до октября!
– Подумаешь, я и зимой снегом обтираюсь!
– Подумаешь, я завтра возьму и окунусь в прорубь.
– Вот и хорошо, я как раз собирался.
– Но тогда ведь надо до занятий.
– Ясное дело. Выхожу в шесть, ждать не буду.
Решили купаться нагишом, поклялись не подглядывать.
Я бултыхаюсь в проруби, а вылезти-то не могу. Верхний снежный лед ломается, режет локти – не обопрешься; под ним слой воды; основной лед скользкий как бутылочное стекло; дна нет, нырнуть боязно – вдруг обратно в дырку не попадешь. Он бегает наверху, повернувшись спиной:
– Давай помогу! Дам руку?
– Не смей, ты поклялся!
Когда потом он попал в ту же ловушку, а я бегала спиной к нему – вот где испытание! Но мы же не зря хвастались, какие мы замечательные молодцы.
В общежитии на нас делали ставки, правда, на кону было не купание, но поднимемся ли мы в шесть часов. Оба слыли засонями.
Весной на месте проруби образовалась полынья, вокруг неё образовался клуб будущих «моржей», однако нам стало уже неинтересно.
Родом Юрка из Абакана.
Под хакасским выгоревшим небом из красной земли там-сям торчат долговязые синие ирисы, не садовые, но не меньшей красоты. По-над речкой и в палисадниках растут черемухи, кисти у них распускаются огромные, куда крупнее сирени, в сумерках мерцают, пахнут горьковатой свежестью. В крепких деревянных домах живут крепкие мужики, трудяги и удалые драчуны. Среди них основательно укоренилась белорусская семья, многочисленная Юркина родня, рослые все как на подбор, настоящие былинные воины – отец, братья, дядья, деверья – умеренно буйные, умеренные фантазёры. Юрка из них выделяется, он, конечно, неумеренный фантазёр, ну так ведь это он их рисует – мечтатель реальной жизни. У него «всегда до горизонта рукой подать» и в запасе – любопытство заглянуть по ту сторону.
Про всех его героев не перескажешь, хотя бы про дедов. Как-то по осенней распутице вывозил дед стог сена на коньке Васильке да и завяз под взгорком – ни туда, ни сюда. Распряг лошадь, ухватился за оглобли, выволок воз:
– Язви-те, тяжелый какой, еле сам вытащил, а то бы, дурень, сгубил Василька.
Другой дед, не древний ещё, но все-таки… Ходит по двору, по огороду, хлопочет по хозяйству, как идет мимо грядки, где бабка Секлетея дёргает сорняки, поднимет её или ущипнет, хохочут старики. Внук, парень уже взрослый, в армии отслужил, дивится:
– Всё играешь, дед?
– А какая ж без игры любовь?
Женщины в роду не простые были, харáктерные, стойкой несмотря на невзгоды красоты. В бескормицу и во время войны, когда многие из родни полегли на фронте, они ведь держали хозяйство, поднимали детей. Матери пришлось к тому же за недостатком мужиков пойти на государственную должность. Суровá бы казалась, если бы с детства не запомнилась картинка: прибежала в обеденный перерыв проводить первоклашку в школу, сумка собрана, на спинке стула чистая рубаха, ещё пахнет утюгом, на столе тарелка с горячим супом, на поверхности плавают оранжевые кружочки моркови.
А так, вообще-то, росли сами по себе, как беспорядочные цветки по обочинам улиц.
После школы служил в стройбате. Они прокладывали дороги в сибирской тайге, строили мосты. Легко могу представить себе, как он один держит на вытянутых руках могучее бревно, аккуратно укладывает его с борта на борт оврага… а вот передать его армейские истории не берусь – столько там всего. Драки, подвиги, что ни мужик, то особая легенда, к тому же сам он баснословный рассказчик.
Ну а как попал в наши края? После армии поехал оглядеться, прикинуть, где жить, где учиться. В Новосибирске поезд подзадержался, вышел на привокзальную площадь. А там на кольце разворачивается трамвай, готовится пуститься снова в путь, позвенькивает. Юрка ж никогда такого не видывал – игрушечный поезд в два вагончика, заскочил и поехал. От внутреннего восторга стал выдувать на замерзшем стекле чертика.
– Такой смешной получился, люди глядят, улыбаются. Засмущался, вышел на следующей остановке. А передо мной античный театр: над строем колонн серебряный купол, и холодно так вневременно вздымается он в небо печально-серебристое, будто созвучное имени города – Ново-сибирск.
Здесь поступил в Водный институт, когда открылся университет, перешёл туда на второй курс мехмата.
А женился как? Вышел после занятий из Водного, ноябрь, промозгло, впереди девушка, вроде из технологов, пальтецо жидкое, ножки в простых чулках, руки красные без перчаток – вот-вот из них вывалится охапка учебников. Так стало её жалко, вызвался проводить. Дома согрела чай, потянулась достать с полки сахарницу – рукавчик ситцевый откинулся, обнажив предплечье.
– Я даже замер – какая пластика! Обычно у женщин это не очень красивое место, а тут линии – не передать словами. Я попросил сахар поставить обратно. Потом углядел там вазочку с вареньем. Выждав паузу, заявил, что люблю пить чай из тонкой чашечки, какая как раз есть на полке. Когда уж ничего не смог придумать, попросил поправить причёску обеими руками.
Это и решило дело.
В университете нас было двести человек. Все жили в общежитии: этаж мальчиков, этаж девочек. Двери нараспашку. Ну и всё как водится: лекции, семинары, экзамены, стенгазеты, танцульки, лыжи, преферанс, студенческий оркестр, спектакли, пирушки до утра, да мало ли. Походы. Юрка, конечно, часто ездил к жене, однако порой приглашал меня побродить по заветным его городским местечкам. В основном то были мосты, любил объяснять их конструкции, чертил прутиком на земле хитроумные механизмы. Тогда сбивал свою шляпу набекрень.
По весне ходили мы гурьбой на рыбалку, ездили на утиную охоту в Кудряши на старицы.
Однажды лежат они с самым удалым нашим стрелком в траве, ружья вдоль тела, одежда сохнет – только что опрокинулся их обласок. Разговорчивые мужчины обязательно найдут предмет, вокруг которого можно полемизировать и спорить. А у Юрки есть свой болезненный нерв, никогда он не освободит себя от военных переживаний:
– Представь, лежим мы в окопе и прёт прямо на нас фашистский танк. В руках у нас лишь винтовки. Что бы ты сделал?
– Я бы, наверное, не выдержал и побежал.
– А я тебе пулю в лоб.
– Но мы же друзья…
– Это неважно, ты предал!
И глаза его начали испускать искры поправдешнего негодования – он уже вошёл в роль. Надо сказать, в юности всех терзает тема предательства, Овод, Монтанелли…
Вот этой экстремальной картинкой как ширмой мы прикроем полувековой период обширной Юркиной трудовой деятельности: авиаконструктор на Чкаловском заводе, ведущий конструктор в КБ разных институтов Академгородка, изготовление изделий на военных заводах, командировки, испытания и так далее; оригинальные решения, изобретения, битвы с начальством, воспитание молодых специалистов, с неожиданной, пожалуй, терпимостью и психологической тонкостью (тоже своего рода игра в образные картинки). Прикроем ширмой, потому что, во-первых, всё это секретно, во-вторых, много там скандального. Второй аспект не упрячешь под воду – пара-тройка «титаников» заполучила таки пробоины, да и неистовый борец наш не обделил по крайней мере четверть Городка подробностями праведных страстей. И в-третьих, ничего с той патриотической картинки не стронулось за долгие годы громыхающих перемен: либо под гусеницы, либо пуля в лоб.
Ну и мало в той параллельной, хотя и существенной жизни, мало известно о лирике Вот разве что. Наш дом в городе, где мы жили с мамой и бабушкой, Юрка считал своим. Мог появиться в любой час. Если загулял ночью, забирался через окно, ложился на диванчик, а то вдруг проснёшься от странного звука – это он гладит командировочный костюм (с морскими пуговицами), прыскает воду из кружки, «прыщет», я бы сказала, на весь дом.. То после драки завалится на порог, да под порог и завалится на полу в коридоре, лупит ещё кого-то, мы только выхватываем предметы – стулья, столики, зонтики – чтоб не «задавил» в беспамятстве насмерть. Поразительно, как бабушка ни разу не попала под руку, подслеповато и доверчиво перешагивая через него:
– Юрику надо бы подушку подложить под голову, расшибет невзначай.
К маме он приводил свою первую жену за книгами по химии, за советами. Приводил будущую вторую жену – надо ведь было им куда-то деваться, ну и показать. Ещё он любил демонстрировать маме модели бумажных самолетов.
– Смотрите, как летит, – запускал в угол кухни. – Теперь подогнем крылья, вот так, – аэроплан влетал за двери и садился в дальнем конце коридора. Мама смотрела на Юрку с восхищением, совсем так же, как я.
Одну историю перескажу. Для наглядности. Литейную машину он уже придумал…
– Изделие я вижу сразу всё в железе!
… но по вертикальным габаритам она не помещалась в цеху. До утра надо было решить, что сделать, не потеряв мощности и эффективности установки. Крепкий кофе, чашку за чашкой (из тонкого фарфора) варила ему теперь вторая жена, тоже творческая личность, очень чуткая подруга. Луноликая по определению, со стрижкой под пажа.
– Кажется, ухватил! В шкафу на второй полке должен быть «Швейк». Найди, пожалуйста, в книге рисунок, где он сидит на унитазе.
– Ну да, вот оно! Усилие следует прикладывать под углом, а не вертикально. Гляди – сел-встал, сел-встал, попа плотно заходит в горшок. Что и требовалось доказать. Всё понятно?
Ещё бы не понятно! С той поры и на много лет в каждый Юркин визит мы поминали кореша Швейка.
Заодно много лет и улетело. На этом мы не станем задерживаться – всех когда-то настигает старость. Лишь мимоходом глянем на выразительную фигуру возле кинотеатра «Академия», где на приступках самостийные художники раскладывают свой товар. Фигура в долгополом плаще и старомодной шляпе напоминает поздний нарцисс – надломив шею, близоруко приникла к деревяшке, которую, «на ходу ли, на посту ли, за столом» непрерывно мусолят пальцы: подправляют резцом, подтачивают, шлифуют бархоткой. Если кто заинтересуется, шедевр он свой не продаст, жалко, зато нагрузит покупателя сведениями о сортах дерева, качестве инструмента, хитростях ремесла, а главное, поведает сокровенный замысел этого, например, Святогора, воскуряющего трубку. Покупатель готов заплакать – так ему хочется Святогора.
Тут пора перейти к заключительному аккорду. Наш дом, воскресенье, я подстригаю мужа. Звонок в дверь, на пороге Юрка. С дороги он любит выпить горячего чаю из тонкой чашечки – прошу сына поухаживать. Вдруг замечаю за спиной гостя еще и гостью. У девушки пажеская чёлочка, на губах лунная улыбка.
Усаживает её в кресло, сам наискосок-напротив, руки привычно шлифуют деревяшку, пока я сворачиваю цирюльню. Сияние стоит в комнате, хотя сегодня вообще солнечный день.
– Это Марина. Она француженка, учится в Париже, антрополог. Изучает северные народы. Побывала в Канаде и Норвегии, собирается к оленеводам на Чукотку. Вот привёз на смотрины
Смеётся, сияет, переводит дух. Марина смеётся, слушает, она неплохо знает русский язык.
– Я её намечтал. Три года назад. Сразу купил ей в подарок словарь Даля с иллюстрациями. На днях почуял – едет!. Осталось выбрать место, где она меня найдёт. Тоже ясно – переход возле Дома учёных, чуть левее, где обычно срезают угол. Неделю стоял и ждал.
– Пожалуйста, как пройти к институту антропологии?
Она!
– Вы иностранка? – брякнул я глупо. – Француженка?
Проводил её и так разволновался, что не спросил ни имени, ни телефона, ни адреса. Ещё неделю затратил в поисках её по общежитиям.
Марина сидит в кресле, сбросила тапок, покачивает босой ножкой. С Юрки не спускает глаз, точно так, как я в свои двадцать.
Юрка протягивает мне деревяшку с улыбчивым ликом, с матовыми щёчками цвета грушевого дерева и лункой на подбородке.
– Посмотри сюда. Это я вырезал три года назад. Теперь посмотри на неё. Теперь посмотри на меня… Всё поняла?
Глаза полыхают восторгом и отвагой, усы слегка подкручены. Боже! Да ведь это прежний Д’Артаньян! А смех у него детский, открытый, мелкозубый, рассыпчатый.
На обед у меня гороховый суп. Мои мужики и Юрка его страсть как любят, а во Франции, оказывается, знать не знают. Кинулись объяснять, показывать исходный продукт, ведём себя ну как вообще с иностранцами.
– Где можно купить такие ягодки?
Отсыпаем в полотняный мешочек – на Севере вполне может ей пригодиться.
– Я буду тебя сопровождать!
– Нет, Юри, я путешествую одна.
Она приложила ладошку к его груди, не отталкивая и не утешая.
Мы с сыном смотрим в окно, как они вышли из подъезда и идут по двору. Усы свои, я заметила, он ещё немножко подкрутил, шляпа сдвинулась набекрень, в долгополый плащ, если что, можно завернуться вдвоём.
– Господи, какое счастье!– вырвалось у меня.
– А сколько страдания, – промолвил мой сын, умудрённый первой зрелостью.
– Что могут значить страдания, когда давно живёшь в мире иллюзий!
Теперь вроде бы нужно ставить точку. А где поставить, чтобы не дать петуха? На высокой ноте? Но там уже есть знаки восклицания. Или в унылом конце?
Марина приезжала ещё четыре раза, не мельком, даже снимала квартиру. Побывала на Чукотке и на Таймыре, отметилась на Алтае. Везде легко, коммуникабельно. У нас они больше не бывали. Знаю, что Юрка собирался съездить к ней в Париж. Ещё тогда, три года назад, начал подрабатывать, разносить газеты, чтобы дополнить накопления до ста тысяч. Он любит, чтобы всё по сто: сто банок варенья – в тучные времена; сто кубиков «еврейского супчика» – в тощие; сто пачек «Беломора»...
– Марине я преподнес сто отборных груздей в корзине.
Сто тысяч он снял со счёта в банке, поехал домой на такси, в такси и оставил сумку с деньгами. Что тут скажешь? Даже обидеться не на кого.
АКТУАЛЬНО
