Тайный код дирижёрского жеста

Айнарс РУБИКИС готовит с симфоническим оркестром новую программу, смотрит спектакли, знакомится с солистами, хористами — всем огромным творческим хозяйством оперного. Выходы на зрителя — два спектакля «Кармен» и сегодняшнее выступление оркестра НГАТОиБ со знаменитым пианистом из Великобритании Питером Донохью, где прозвучат Григ, Барток и фортепианный концерт Брамса.

Кабинет — не главное
— Айнарс, на двери очень солидная табличка с вашей новой должностью — главный дирижер — и именем. Как вам кабинет? Как ощущаете себя на таком значительном руководящем посту?

— Ощущения хорошие, а кабинет как кабинет. Большого смысла я ему не придаю. Мне, слава богу, все равно, где работать. Жизнь, которой я живу, проходит в основном на чемоданах. Хотя хочется, конечно, постоянства, места, где можно успокаиваться душой и, конечно, учиться… Жду того времени, когда наконец в апреле сяду тут, в Новосибирске, на полных два месяца. Если говорить о работе в новой должности — она началась, и я замечу: в голове совсем другие мысли, совсем другая цель, чем тогда, когда я приезжал к вам в качестве гастролера…

— Кстати, сибирские морозы вас не напугали?

— Мороз — это здорово! Мне нравится. И еще в морозные дни — закат солнца. Я живу в гостинице на 21-м этаже и вечерами любуюсь, как оно заходит. К тому же мороз убивает всех микробов.

— Мне рассказывали о том огромном объеме работы, который вы проделали за эти две недели. Вы педантичный человек, списочки себе на день составляете или всё это — знакомства, репетиции, прослушивания — на вас навалилось и вы выгребаете, как упорный пловец?

— По жизни нет, не педант. Но меня окружают люди, которые иногда в таких ситуациях выручают. Что же касается работы, я всегда стараюсь избегать любых компромиссов — этого требует сцена, у нее свои законы. Здесь нельзя надеяться на импровизацию, надо знать цель и четко продумывать уже в обратной последовательности, как ее достичь.

— Ваши впечатления от театра? Возможно, что-то хотелось бы улучшить? Ну и самые большие ваши планы?

— Когда я приезжал первый раз, я сразу высоко оценил и музыкантов, и солистов, но вот буквально сегодня, на третьем прослушивании, мне очень понравилось пение, я даже задал вопрос: «Где такие рождаются?» В общем, осмотревшись, я вижу: машина уже едет по шоссе, нужно сделать только какой-то апгрейд, не буду сейчас вдаваться в технические подробности… То есть не надо начинать все сначала. В плане взаимоотношений: для меня всегда было очень важно, чтобы, несмотря на то, что коллектив очень большой, в театре все себя чувствовали как дома, чтобы мы были как одна семья. Помню, меня поразило во время работы в Германии с Бамбергским симфоническим оркестром: там каждого интересует каждый, и если у кого-то что-то не получается, музыканты сразу слетаются, как птицы стаей, и стараются ему помочь. Это мой идеал. О своих больших планах говорить не хочу. Потому что уже сталкивался с ситуацией, когда я разболтался о планах и потом остался (смеется) с пустой корзинкой.

Своё поле
— Несколько слов о новой программе, почему именно Григ, Барток, Брамс…

— Если вы заметили, то в первой части программы играет только струнный оркестр. Вообще, в России у струнных очень хороший звук, и я всегда просто наслаждаюсь им. Конечно, Барток для оркестра крепкий орех, и такой опыт для нас очень полезен, я думаю, музыканты это чувствуют. На следующем концерте есть идея показать духовые инструменты. Словом, это в некотором смысле дальний прицел — чтобы от программы к программе мы совершенствовались, достигая нового качества звука.

— Так вы перфекционист?

— Речь о другом, когда артист себе скажет: я доволен чем-то, это начало конца. Я из тех людей, которые редко довольны: всегда можно сделать лучше и лучше, найти что-то новое. Вот Четвертая симфония Малера, я несколько раз её дирижировал. Но всякий раз, когда сажусь за ноты, они почему-то обязательно показывают мне что-то иное… Относительно «Кармен», например, и вообще репертуарного театра, это всегда самое трудное — держать себя, оркестр и солистов так, чтобы они не пели с ощущением, мол, это мы уже делали — помните, два месяца назад? Это провал — искать те ощущения, которые уже были когда-то. Искать всякий раз что-то новое, конечно, трудно: надо сердце, душу, голову приложить… Но достаточно одному человеку на сцене или в оркестре, что называется, отключиться от своего мозга, это сразу будет чувствоваться, сразу пошла цепочка: один отключился, другой, третий — и спектакля нет.

Я осуждаю тех людей, кто сидит на диване, смотрит в интернет и что-то там пишет: у них есть мысли, как это или то надо делать — играть в футбол, хоккей и так далее, а сами они ничего не делают. Я больше ценю тех, у кого не получается что-то, но они стараются, чтобы в конце концов получилось. Именно поэтому я бы хотел, чтобы у оркестра театра был симфонический репертуар, и мы намерены делать в сезон четыре концерта. То же самое хор: пусть дадут концерт на большой сцене, не знаю, в церкви, еще где-то — поют а капелла. Я хочу сказать: если у нас есть земля, почему ее не обрабатывать? Иди и работай на этой земле!

Тот, что во мне сидит
— В одном из интервью вы сказали, что классическая музыка слишком далеко ушла от простого слушателя. Есть ли надежды на сближение и у вас лично — рецепты не рецепты, но идеи для изменения ситуации?

— Сперва я должен почувствовать, что, где и как происходит с музыкой в Новосибирске. Например, два дня назад на спектакле я видел молодых людей, и это радует. В Европе, я должен сказать, в зале в основном седые головы. И там этим озадачены — надо искать выход, потому что через 10 — 15 лет академическую музыку будут петь и играть в пустых залах… В Риге я пошел путем горы, идущей к Магомету: мы перенесли академические концерты в культурный центр, где собирается молодежь, проводятся дискотеки, играли в порту, в таких больших ангарах… Для Новосибирска у меня тоже есть идеи, но заранее оглашать их, считаю, было бы глупо. Мне нужна помощь — искать старые фабрики (смеется).

— И все-таки что стало решающим доводом для вашего приезда главным дирижером в Новосибирск, какие аргументы были против?

— Против не было, я не знал ответа лишь до первого концерта, 18 октября. Когда встретился с оркестром, я уже себе сказал «да». Сомнения были не по ситуации, не по организации — сомнения в себе. Это касается художественной персоны, что во мне живет. Например, у меня иногда есть слишком большое почтение к композитору, музыку которого мне предстоит играть. Ну, например: прожил ли я свою жизнь так, чтобы играть Брамса? Или Малера, Брукнера… Я из тех дирижеров, которые долго думают: готов я или нет, чтобы исполнить Пятую симфонию Малера? Я знаю дирижеров, которым по 60 и 70 лет, но у них до сих пор сохраняется это почтение к великой музыке. И это тоже рождает грусть: вот ушли Караян и Бернстайн, уйдут нынешние большие мастера, и скорость течения современной жизни (за 0,2 секунды ты находишь всю информацию о себе в интернете) — от нее уже страдает искусство! — совсем унесет эту ауру, эту атмосферу мира музыки в никуда. Все превратится в цифру. Я это чувствую: пошел какой-то конвейер, который трудно остановить…

— Наверное, только для себя — какими-то строгими принципами…

— Да, для артиста важно понять: если он служит сцене — всё в порядке. Когда он переступил эту границу и решил, что сцена служит ему — это уже коммерция…

О СЕБЕ
Он называет себя «белым жаворонком» (у Айнарса своеобычный русский: он учил его в школе лишь до 12 лет, пока не началась перестройка), потому что в его семье «ни родители, ни брат не занимались музыкой профессионально и непрофессионально тоже». А он начал в пять лет, в семь прошел конкурс сразу в несколько музыкальных школ, но остался в «самой строгой» — имени Эмилса Дарзиньша…

Он погружен в профессию, но открыт общению и миру, у него чудесная улыбка и отличное чувство юмора