Записки адвоката: Если дворник на работе…

Во дворе дети избили дворника лопатой. Что за времена…

В моем детстве дворник был похож на Герасима из рассказа Тургенева, только умел говорить. Говорил он аллюзиями из словаря Плуцера-Сарно и короткие афоризмы презирал. В его речи не просто кто-то куда-то шел. Его напутствия не содержали конкретной цели путешествия и ясно проложенного маршрута. Выбранное им лицо двигалось в неизвестность, преодолевая многочисленные препятствия. Любое из этих препятствий гарантировало любовное приключение. И страдания, с этим связанные. Это была тернистая дорога в один конец. Уан вей тикет. Мертвые топи в окрестностях Саурона — прогулка на яхте по сравнению с навигатором, диктором в котором был Герасим.

Как-то раз он увидел, что кто-то плюнул у подъезда. Его могучие руки вырвали из земли автомобильную покрышку. Из покрышки посыпались земля и хризантемы, и через мгновение она была насажена на жильца по самые локти. После этого случая ответственные квартиросъемщики несли до квартиры не только слюни, но даже пар изо рта. Наш ЖЭУ имел вымпел победителя соцсоревнования. Вымпел был переходящим, но он никуда не переходил. У нашего дома росли самые яркие цветы в районе. Поребрики стояли белоснежными до зимы. Просыпаясь, все видели вычищенные дорожки. Сугробы на газонах имели правильные геометрические формы. Собаки не мочились под деревьями. Одна попробовала, и больше не пробовал никто. Метла опустилась на ее спину со свистом минометной мины. Грохот от взрыва ходил эхом по микрорайону неделю. Превращение той собаки в двугорбого верблюда заняло одну секунду. Обратный процесс занял несколько дней. Местные болонки на прогулках советовали новеньким шпицам какать в других локациях.

Поздним вечером мимо нашего дома шел дяденька с портфелем. На его голове была кроличья шапка с опущенными ушами. Он был в очках и курил папиросу. В тени подъезда подозрительно темнела фигура Герасима. И вот, наконец, искры от брошенного окурка рассыпались по асфальту. Через мгновение гражданин понял, что на него опустилась мгла. Словно влетел в трубу. Все звуки теперь доносились глухо и протяжно.

— Ни одна жива скотина не моги гадить под себя… — донеслось до него из ада.

— В чем дело, товарищ? — поинтересовался гражданин.

— Потому как гадит под себя только… — и дальше речь Герасима запестрела аллюзиями и гиперболами, искусно выстроенными в фалехов гендекасиллаб.

— Товарищ, вы отдаете себе отчет?!

Стальная лопата завода металлических изделий имени Карла Либкнехта разорвала воздух, как струя реактивного двигателя. Нарисовала в воздухе параболу и опустилась на эмалированное ведро, находящееся на голове научного сотрудника. Из окон второго подъезда вылетели стекла. Парализованный дядя Миша из тридцать шестой встал с кровати и налил себе кефиру.

Это уже потом я увидел, как Гаврило Олексич отоварил тевтонского рыцаря на льду Чудского озера. Обстоятельства и инструментарий были схожи, поэтому мне уже не было страшно. Даже под музыку Сергея Прокофьева не было страшно. А тогда меня охватил животный ужас. Даже с расстояния этот грохот пронзил меня с головы до пят. Резонанс от удара шевелил мои пальцы до утра.

Не выпуская портфеля, гражданин опустился на землю. Ему было хорошо. Герасим взвалил его на плечо и куда-то понес. Первая мысль, которая меня посетила: есть. Но нет. Я гражданина потом видел. Нормальный мужик оказался. На конечной остановке «Башня» песни на немецком поет. Подходишь к нему, спрашиваешь: «Скажите, а шестнадцатый давно отходил?». Он мгновение смотрит на тебя и тут же: ­«­О-о, Розамунда, шенк мир дан херц унд дан я!». Люди говорят — в НИИ работал, большие надежды подавал. А вот нашел себя. Талантливый человек талантлив во всем.

А вы мне говорите — дворника дети лопатой избили. Не говорите мне такого никогда.