11:39 / 04.02.2016 / Литературные острова

Владимир Светлосанов: «К стихам, изголодавшись, как неясыть, как птица хищная, лететь, кружить»

Друзья Светлосанова шутят: «Он первый поэт среди учителей и первый учитель среди поэтов». В шутке есть лишь доля шутки: Владимир Сергеевич действительно много лет работает в гимназии №13 Новосибирска учителем русского языка и литературы, причём учителем не простым: он, можно сказать, не педагог, а целое поэтическое явление в масштабах гимназического мира. Под его руководством успешно действует поэтический клуб «Тринадцатая муза». Владимира Сергеевича любят и ценят в коллективе гимназии.

А стихи он пишет с детства. И сочиняет их очень взыскательно. Один из самых уважаемых российских поэтов Александр Кушнер так высказался о стихах нашего земляка: «Они не скучны, не банальны, не вторичны, поэтический смысл в них тесно связан, сопряжён с фонетической, звучащей материей слова, подхвачен интонацией – и пересказать их другими словами, в прозе, невозможно. Я рад, что в Сибири живет такой поэт – Владимир Светлосанов».

Владимир Сергеевич любит путешествовать. В молодости объехал весь юг России. В Крыму жил подолгу, работал экскурсоводом. Он очень любит море – отсюда его частые отсылки к Гомеру, Вергилию, Овидию и другим античным поэтам.

По итогам 2015 года редакция «Сибирских огней» вручила Владимиру Светлосанову премию в номинации «Поэзия» за цикл стихов «Выходил из Генуи корабль…», опубликованный в декабрьском номере журнала. Перед вами – подборка стихотворений Владимира Светлосанова; рекомендуем всем, кто не равнодушен к поэзии.

Cogito ergo sum

Я ровесник холодной войны,

Помню в космосе Белку и Стрелку,

Первый спутник великой страны

И с Пекином торговую сделку.

Помню доброго дедушку Хрю, —

Я с младенчества шибко картавил, —

К счастью, этот дефект, говорю,

Ни один логопед не исправил.

Так, к великой причислен семье,

Я родился в эпоху Хрущёва;

Занимаю здесь место свое

С пятьдесят, дай бог память, седьмого.

Ясно помню гагаринский старт,

Кулунду, целину, посевную

И, как некогда молвил Декарт,

Худо-бедно ещё существую.

Гнедич

После осложнения от гриппа

В Петербурге тихо умер Гнедич,

Как дикорастущее растенье,

Умер без дворянской родословной,

Без детей, одетых кем-то наспех,

И без сводок о температуре,

Умер без друзей и без жандармов,

Без прощальных слов от государя

И без толп, стоящих на морозе,

Без конвоя конного у церкви,

Без судебных тяжб и разбирательств,

Умер сам себе без Бенкендорфа,

Без стихов ретивого корнета,

Без десертной ложечки морошки,

Умер вместе со своим Гомером.

* * *

Быть непереводимым, быть неясным,

Незнаменитым, некрасивым быть.

К стихам, изголодавшись, как неясыть,

Как птица хищная, лететь, кружить.

Гурманство сойкам с ярким опереньем!

Когтями, клювом разрывая плоть,

Насытиться и стихнуть над твореньем

С благословенья твоего, Господь.

Новый Нострадамус

Мир готовится к войне,

И, увы, всё это зримо,

Это всё необъяснимо,

Непонятно, но и не –

Снова не – остановимо.

Выживет лишь тот, кто вне

Мира этого и Рима,

Кто, живя на стороне,

Сторонясь, проходит мимо

Рима, Иерусалима.

Мир готовится к весне,

Ведь и это также зримо,

Ясно и необходимо,

И понятно – даже мне.

* * *

Какому-то Баренцу вздумалось море открыть,

Отмычкою мачты, мечтою о встречной волне.

Послушай: далёко-далёко мне выпало плыть

По этому морю во сне.

Я фьорды увидел, я видел, как рыба ведёт

Потомство в лагуны, шепча плавниками над ним.

Послушай: глубоко-глубоко залег и течёт

С норвежской сноровкой Гольфстрим.

То с криком промчится к Шпицбергену стая гагар,

То высунет морду тюлень, удивительный зверь.

Послушай: высоко-высоко есть птичий базар,

Чего только нет там, поверь.

Цветов романтических завязь, заветная песнь,

Арабские сказки, Синдбад, Гумилёв, Аладдин.

Армянское что-то в фамилии Баренца есть,

Наверное, был армянин.

***

Отплываем к Оронту — пусть плаванье это опасно,

Густобровое время над нами как будто не властно.

В тяжбах рабства и воли присяжными быть не желая,

Полагаемся смело на волны времён Менелая.

Если станут хитрить, уводя наш корабль, дельфины,

Не успеем прибыть к Дионисиям в город Афины.

Проплывут вдалеке в легком облаке Аристофана

Осаждённая Троя, риторика чаек, тумана,

Астрология влаги, Сапфо, островное искусство,

«Золотые горшки, что по берегу выросли густо»,

Отзвучит Еврипид. Место действия — темень в Аиде.

Как зегзица, навзрыд Ифигения плачет в Тавриде.

* * *

Сегодня солнышко пастельно,

И для меня на облаках

Давно кроватка та постелена

С подушечкою в головах —

Чтоб мне там выспаться смертельно.

* * *

Я уеду за тридевять самых далеких земель.

Перемена пространства сулит обновление духа.

Провожая меня, эолийская плачет свирель,

Золотая серёжка Колхиды продета в эвксинское ухо.

Вы поймёте меня, если верить, свободна душа.

Переменными токами веры, любви и надежды

Заряжаемся мы и уходим, куда-то спеша,

Одинокие братья и сёстры, тяжесть и нежность.

К мысу Доброй Надежды за выводком тех кораблей,

Что у всех на слуху, по стопам стихотворного слуха,

Я уеду за тридевять самых бескрайних земель.

Перемена пространства сулит обновление духа.

* * *

Сегодня дождь идёт

И пасмурно, однако,

И в сердце зреет плод

Верленопастернака.

Зовётся он хандрой,

Сердечною растравой,

Нечаянно порой

Созревшей (боже правый!),

Сошедшей с облаков

Над Северной Двиною.

Затёртый том стихов

Под дождь с утра раскрою.

Пусть плачет, пусть стучит

По мокрому карнизу,

Я ставлю две свечи —

За Поля и Бориса.

***

Растянулся на рельсах ленивый и гибкий состав,

На изгибе пути я увидел его продолженье

И на чистом листке я тотчас записал предложенье:

«Растянулся на рельсах ленивый и гибкий состав».

Промелькнули вдали силуэты заснеженных пихт,

Полустанки печальным и тусклым маячили светом,

И за первой строкой записал я стремительно следом:

«Промелькнули вдали силуэты заснеженных пихт».

Мой попутчик уснул, мне приятного сна пожелав,

Нижней полкой своей дорожа, как земным притяженьем,

В полумраке купе я один на один с вдохновеньем:

«Мой попутчик уснул, мне приятного сна пожелав».

Но тревожит меня бесконечной бессонницей стих,

Он — как поезд в пути, и узнать бы его продолженье,

Дописать и уснуть, по листку растянув предложенье:

«Но тревожит меня бесконечной бессонницей стих».

Проводник разносил по вагону крутой кипяток,

Надрывалась всё утро звенящая ложка в стакане.

— Молодой человек! Грех швыряться такими стихами, —

Улыбнулся попутчик и поднял упавший листок.

Растянулся на рельсах ленивый и гибкий состав,

Промелькнули вдали силуэты заснеженных пихт.

Мой попутчик уснул, мне приятного сна пожелав,

Но тревожит меня бесконечной бессонницей стих.

***

Жмут сапоги-скороходы,

Дорог ковёр-самолёт.

Некогда штучные годы,

Лучшие годы – в расход.

Оптом – по прихоти рынка,

Разом – по сходной цене.

Шапка одна невидимка

Впору приходится мне.

Новая Телемахида

Милый Телемак,

Все острова похожи друг на друга.

Иосиф Бродский

Прошло семь лет. Семь раз отмерив срок,

Я был готов, подобно Телемаку,

Отрезать край рыбообильной ткани,

Как ножницами, лёгким кораблём

И оторваться от родной Итаки.

Но так и жил в двух стадиях от мели,

В двухкомнатной квартире с телефоном,

А бурю видел только лишь в стакане

Воды. В тумане моря голубом

Дельфин, с волной танцующий сиртаки.

Так и живу. И в тяжбе бесконечной

Лишь Гелиос да Эос постоянны.

Ползи, звезда, пятью концами тела.

Скачи, конек, до пастбищ чернотравных.

Неси, корабль, сына Одиссея.

***

Я рядовой учитель в интернате,

Мой рейтинг равен, в сущности, нулю.

Но как найду я друга в интернете, -

Так сразу же стихи ему пошлю.

И он поймёт, что голос мой негромок

И дар убог... Но я безмерно рад

По электронной почте - о потомок! -

Свой памятник отправить наугад.

Мой дар убог, и дисковод натружен.

Но я живу и, набивая текст,

Осознаю, что он кому-то нужен...

Открыт мой файл с названием «Svet. est».

Пусть шелестит компьютерный папирус;

Он тленья убежит... прочнее меди он...

Не занесло бы время гнусный вирус

В мой без того ущербный Лексикон.

Запомни файл! - и я его закрою.

Далекий друг, ну что же ты молчишь?

Ну что же ты лежишь передо мною,

Безмолвная компьютерная мышь?..

Мой мозг на тысячи рассчитан мегабайт.

Нет, весь я не умру и память не сотрётся...

О Пентиум!.. Но как предугадать,

Кто в интернете отзовётся?

***

О Геката! Я не знаю меры,
С Мерою гуляя по аллее.
Знал бы меру, следовал Гомеру,
А ещё точнее - Одиссею.

Плыл за аргонавтами в Колхиду,
Словно грек, слегка светловолосый.
Мне сказал Оракул, что я с виду,
О Геката, вовсе не курносый.

Грецкий я, из самого Пирея,
С улицы Горгоны, дом шестнадцать.
Выпьем анальгин и поскорее
Будем, аргонавты, собираться.

Поплывем в пещеру к Полифему
С поливитаминами Фемиды.
Времени отсечена морфема,
Амфора очищена от мидий.

***

Большая Морская — зелёная улица, белая.
Там некогда мне улыбалась история целая.
Я ей улыбался в ответ чересчур идиллически,
С Приморского идучи вверх — на бульвар Исторический.

Уже и не помню — платанами или каштанами
Она шелестела легко над моей головой?
Большая Морская с матросиками белоштанными
Не ведает, что за история вышла со мной.

Я вынес её, как Вакула в мешке за окраину;
В надежде на большее с меньшим расстаться решил.
Мне не улыбается больше Большая Морская, но
Я сам виноват — уходя, улыбнуться забыл.

***

Солярным мифом Салехарда,

Тяжёлым солнцем, темнотой

Ямало-ненецкой, полярной,

Горюче-смазочной, ночной,

Очерчен круг непопулярный

И всяк, кто за его чертой

Согреться в будущем не тщится.

А нам, южанам, ночью вдруг

Сиянье северное снится,

Как им, гипербореям, юг.

«О, этот юг!» ... О, этот Диксон!